Александр Розен - Времена и люди. Разговор с другом

— Весь дом?.. — переспросила Софья Николаевна. — Ну, это уж роскошь какая-то!..

— Для милого дружка хоть сережку из ушка… — отозвался Бельский. — А вообще ведь, Дмитрий Константинович, дорогой, война кончилась. Неужели же мы домашнего очага не заслужили? Ведь уже не юноши, а? Дедом скоро будешь. Ветлугин! Может быть, здесь и жених подходящий найдется для твоей красавицы…

— А я замуж не собираюсь, — отрезала Лена.

— Ска-а-жите пожалуйста… — шутливо удивился Бельский. — Что молчишь, Ветлугин, а? В общем, пока поживете здесь, а потом подумаем и о ленинградской квартире. В исполкоме Бельского знают. Отдыхай, Дмитрий Константинович, устраивайся, я тебя не тороплю. Это и к вам, товарищ Кирпичников, относится, — заметил Бельский, погрозив пальцем, как будто твердо знал, что Кирпичников все это время только и видел один сон: приезд Ветлугина в дивизию.

Когда Ветлугины остались одни, Софья Николаевна развела руками:

— Что ж ты мне рассказывал, будто у вас там и нелады какие-то, и «принципы», и все прочее.

— Всякое бывало…

— Ну, как бы там ни было, а дачка замечательная, — решительно сказала Лена. — И если ты, папка, не возражаешь, то наверху будет твой кабинет и мой кабинет, а внизу столовая и мама с детьми.

— Не знаю, не знаю, Лена, я еще об этом не думал…

Лена удивленно взглянула на отца, потом на мать и, покачав головой, вышла из комнаты.

— Давай-ка, Соня, распаковываться, — сказал Ветлугин.

— С превеликим удовольствием!..

Дачка действительно оказалась очень удобной. Для каждого здесь нашелся свой собственный уголок. Но Софья Николаевна заметила, что Ветлугин как-то по-необычному задумчив. «Грустно паковаться, весело распаковываться!» — часто слышала она от мужа эту доморощенную поговорку. На этот раз все было не так: уезжал с Кубани веселый, с песнями, а здесь…

И за обедом Ветлугин был молчалив и не шутил, как обычно, с малышами.

— Тебе, папка, надо отдохнуть с дороги, — сказала Лена. — Баю-бай…

— А по-моему, так нет, и даже наоборот, — возразила Софья Николаевна. — Надо выйти на свет божий и погулять.

— Ну что ж, Соня, пошли! Поразомнем косточки…

— Нет, нет, ты иди один. У меня здесь дела хватит.

Ветлугин не стал спорить, оделся и вышел. С улицы он видел, как жена помахала ему рукой. Он тоже помахал ей и постоял с минуту, разглядывая затейливые коньки на крыше дачи.

На улице было тихо. Но тишина эта почему-то не радовала. Приятно, конечно, жить в таком спокойном уголке, за войну это особенно научились ценить, а вот хочется же поскорее уйти отсюда и прибиться к другому, шумному берегу.

Он прошел всю улицу и снова прислушался. Так что же ему здесь не понравилось? Встретил сам командир дивизии, заранее о нем позаботился и, можно сказать, на все сто процентов проявил чуткость. Да, это так. Но почему никто из старых друзей не пришел его встретить? Ну хорошо, день рабочий, заняты люди… А вечером почему никто не зашел?

Может быть, об его приезде не знают? Или это простое чувство такта? Но черт его подери, этот такт… Он, Ветлугин, ничего бы так не хотел, как поскорее встретиться со старыми друзьями. В конце концов, что же получается: специально из Ленинграда тащили вино, покупали по коммерческим ценам… А сейчас уже восьмой час…

«Вечер, сыро, домой пора, — мысленно повторил Ветлугин. — Однако имею еще три отгульных дня. С выходом на службу можно не торопиться», — продолжал он раздражать себя, подбирая всякого рода ненавистные канцелярские словечки.

Домой он, конечно, не пошел. Чутье старого разведчика подсказало ему дорогу из этого дачного заповедника к центру. Кто-то показал домик политотдела. Там во всех окнах горел свет.

«Работают… — подумал Ветлугин, и у него потеплело на душе. Он смотрел на окна политотдела и мысленно повторял: — Работают…»

Он ясно представлял себе маленькие комнатки, где тесно от людей и даже душно (комнаты-то ведь маленькие, а людей много!). И чуть дымно: сегодня первый раз протопили печку.

Он решил, что войдет совсем тихо, еле слышно. Но вот кто-то первый его заметил: «Товарищи, да ведь это же Ветлугин! Он самый! Который в День Победы в госпитале валялся! Привет, товарищ полковник!»

Но тут он вспомнил Кирпичникова и нахмурился: это был единственный человек в политотделе, отношения с которым сложились иначе, чем с другими. Работали они вместе недолго, но за это недолгое время Кирпичников зарекомендовал себя плохо.

Ветлугин очень считался с мнением коллектива, а общее мнение работников политотдела было такое, что Кирпичников человек неприятный, кляузник и сплетник.

Особенно любил он разные, так называемые «персональные» разбирательства, и особенно по анонимкам. Многие из этих дел могли быть решены буквально в одну минуту, но Кирпичников упоенно копался в них, по всем правилам производя «дознание», вызывая к себе десятки разных людей, отрывая от службы, и иногда от очень важной службы. Он не спеша вел «дела», «анализировал документы», «обобщал». Ох, эти обобщения! Если бы не Ветлугин, сколько бы могли причинить вреда кирпичниковские докладные, начинавшиеся словами: «Не случайно товарищ такой-то совершил то-то и то-то…»

Последний «случай» заставил Ветлугина особенно внимательно присмотреться к новому инструктору. Факты полностью опровергли анонимку, но Кирпичников все же встал на сторону анонимного автора и начал свое донесение словами: «Не случайно…» Оказывается, не случайно написана анонимка, потому что другие (другие!) факты свидетельствуют, что товарищ достоин всяческого порицания.

Однако судьба Кирпичникова была решена Ветлугиным позднее и по другому поводу. Он заметил, что этот инструктор весьма по-своему «обрабатывает» политдонесения: любимцы Бельского совершают подвиг за подвигом, а о простых, незаметных людях говорится, что называется, «в строчку». Да и сам Бельский подозрительно часто стал «выскакивать» то в одном, то в другом политдонесении.

Ветлугин знал, каким путем Кирпичников стал за это время и заместителем и врио. «Зачем нам чужие кадры? — отвечал Бельский работникам политуправления. — У нас свои выросли. Не зря же я майору Кирпичникову подполковника присвоил».

Все это Ветлугин знал, но он твердо решил не поддаваться воспоминаниям. И анонимки, и льстивые донесения были делом прошлого, а с нынешним положением дел Ветлугину еще только предстоит познакомиться. И в конце концов прошло все-таки восемь месяцев. И эти восемь месяцев работал не он, а Кирпичников.

С этими мыслями Ветлугин вошел в политотдельский домик.

Он сразу увидел Кирпичникова, сидевшего за большим столом. Перед ним лежала серенькая папка с бумагами. Перпендикулярно к этому столу был поставлен другой стол и гнутые «венские» стулья. Вообще комната была заставлена мебелью. Стояли два огромных кожаных кресла и кожаный диван. Кожа была ядовито-зеленого цвета. И уж совершенно нелепыми показались Ветлугину два позолоченных купеческих трюмо. Обои, на которых были нарисованы желтые папоротники, усиливали впечатление уродства.