Георгий Герасимов - Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

Запомнилось, как отпраздновали мы с Васей двадцать четвертую годовщину Великого Октября. Почему-то в этот день в наряд нас не послали, дали передохнуть. От интерната я совсем отбился, всего раза два ходил на уроки в школу на другой край села, а у себя ужинал да завтракал, ну и спал, конечно. А так – всё в пути. А в этот день сидели мы у Васи на сеновале в сарае, дулись в подкидного. В интернате, не ведая о том, что я нынче свободен, выдали мне харчи на дорогу, да с кое-какой праздничной добавкой. Как-никак – труженик. И возник у нас план встретить праздник на всю катушку. К нашей компашке пристало еще человек пять середняковских – васиных приятелей, да пара моих интернатских, что постарше. К полудню отправились мы всей шайкой на промысел. На задах, у гумен, бродило еще много гусей, вот и решили мы изловить сей деликатес. Вася грозился изжарить на костре – пальчики оближете. Но как изловить гуся без шума? А ежели хозяева услышат? Гуси ведь такой гогот поднимают – не подходи! Часа два шатались по-за гумнами: только нацелимся, окружим, а они, гуси, крылья растопырят, шеи изогнут и с шипом и гоготанием в разные стороны. Орут благим матом, словно чувствуют наше намерение. Ой, кто заметит – сраму не оберешься! Мы скорее в кусты. Наконец, однако, отбили пару молодых, тишком отогнали к лесу, словили. Местные пацаны живо посворачивали им головы. Щипать не стали. Только большие перья повыдергали и закопали, чтобы следа не оставить. Забились в овраг, еще посветлу разожгли костер. Середняковские спроворили у матерей пару бутылок самогону, яичек, сала. Разложили на захваченном мешке наш припас: хлеб белый, масло, сахар, копченую колбасу... Костер прогорел. Вася потрошенных гусей яблоками нашпиговал, глиной обмазал – и в горячую золу. На ряднине лук, картоха печеная, огурцы... У костерка тепло. Ждем – слюнки текут. Нас ниоткуда не видать, далеконько забились... И такой пир у нас получился! Пожалуй, все последующие военные годы так вкусно и от пуза я не едал. В одном обмишулились – соли не прихватили. Ели пресное.

Сколько застолий за жизнь пережил, пересидел, перевидел, в каких только пиршествах не участвовал... Не гурман, но хорошо полопать никогда не отказывался. Однако тот середняковский пир нейдет из головы: очень уж вожделен был, сколько раз в голодное время поминался...

Лишь часам к десяти вечера вернулись мы тогда в интернат. А там паника. И нашей троицы весь день нету, и еще пара пацанов исчезла: братишки, одному одиннадцать, другому восемь. Воспитательница ревет – ей за ребят отвечать. Меня в полдень видели, знали, что у Васи пропадаю. И двух моих дружков у него заметили. Сбегали к нему, домашние подтвердили, что мы с Васькой куда-то отправились, сначала на сеновале торчали, а потом смылись всем кагалом. А вот про тех двоих братишек никто ничего толком не знал. После завтрака никто не видел. Правда, соседи по спальне проговорились, дескать, они уже несколько дней сухари сушили, сахар копили. И про то, что домой, в Москву, собираются, кто-то слышал. Начальник – дядя Саша – еще в начале ноября призван был на трудфронт, исполняла обязанности его какая-то женщина из треста – профсоюзница. Прислали ее с приказом подготовить интернат к дальнейшей эвакуации, шел слух – за Урал. А братишки за Урал не хотели. Собрались в Москву, к мамочке. Начальница из сельсовета по всем деревням звонит: не видали ли двух мальчишек, в сторону Москвы идущих? В соседних вроде не заметили. Только к вечеру из деревни, что километров уже за тридцать от Середняково стояла, сообщили: мол, вроде бы проходили такие, какая-то бабка водой поила.

Наутро новое сообщение: задержали голубчиков. Почти пятьдесят верст оттопали. И ведь до чего хитрый народ: близкие села обходили, только когда отошли подальше, пустились прямо по шоссе. Тут-то их и накрыли. День и ночь шли, малявки. Брюкву жевали да сухари. Что с ними делать? Отпустить? Велеть самим обратно добираться? Сопровождающего выделить возможности нету. Да и не пойдут добровольно обратно, в Москву двинут. Теперь – крадучись. А уже холодно, заплутают еще, совсем пропадут. Ни о какой подводе и речи быть не может. Да и кому нужны лишние хлопоты. Вам нужно, вы и вызволяйте. Скажите спасибо, что задержали. Короче говоря, в сидор мне буханку хлеба, пару банок консервов, и ноги в руки – приведи! Километров тридцать удалось подъехать на попутной военной машине, начальница договорилась в сельсовете с какими-то командирами. Но им в сторону. Два десятка верст отмахал на своих двоих и к вечеру восьмого ноября был уже в том селе, где застряли наши беглецы. Зареванные, голодные, ноги сбиты, сопли текут. Покормил, улеглись мы спать. А утром пошли обратно. Объяснил я им, как умел, что в Москве они сейчас никому не нужны, только обузой для матери станут. Отец на фронте, мать сутками на работе, да и голодно там, карточек у них нету. В общем, сладкие пироги их в столице не ждут. Сам бы, мол, с превеликим удовольствием домой вернулся, но ведь есть приказ Сталина всех детей из города убрать. Школы не работают, фашист к Москве рвется... Уговорил. Пошли они со мной. Кроме того, у меня были харчи, а они свой запас за двое суток смолотили без остатка, все до крошки подъели. С брюквы пучит, холодина. Коротко ли, долго, но к ночи девятого вернулись мы в интернат. Почти без остановок шли. Потом чуть ли не сутки отсыпались. Ребята оказались геройские – отошли, не заболели. Обошлось. А у меня прибавилось авторитету: начальница и весь остальной персонал не знали, как и благодарить. Спаситель, вроде.

Не могу не вспомнить здесь и про то, что крепко поддержало в те дни народ. Радио в Середняково не было. Газеты лишь на четвертый-пятый день появлялись. А мне в той дороге повезло: когда шагали мы с пацанами обратно, нагнала нас груженая военная машина. Мы голосовать – не посадили: под завязку набита. Но человек, сидевший рядом с водителем, малость притормозившим, приоткрыл дверцу и кинул мне газетку «Правда» – непривычного формата – в пол-листа. На ней лишь портретик Сталина в военной форме и его речь в метро на площади Маяковского. И сообщение о параде на Красной площади. Ох, и возликовало же сердце! Ведь всякие слухи ходили – правительство в Куйбышеве, а где Сталин? В Москве или тоже уехал? Выяснилось – в Москве! Этим многое он во мнении народном выиграл. Никто же не знал, что у него самолеты наготове были, чтобы немедленно удрать, если возникнет нужда. И вот ведь парадокс: известно, на фронте он не бывал, но многие убежденно рассказывали, что видели его на передовой, чуть ли не под пулями...

А вот слух, что повезут нас за Урал, оказался точным.

К середине ноября Середняковский колхоз выделил нам подводы, и Вася проводил меня в Коробово. Там уже ждали нас вагоны – два пассажирских и один мягкий – спальный. В спальном – сопровождающее начальство из Мострамвайтреста, в нескольких купе продуктовый склад, тюки с теплой одеждой, собранной у родителей. Так что трамвайщики в какой-то мере тоже транспортники, сумели отправить своих детей с определенным комфортом. К великой моей радости, среди сопровождающих оказалась и мама. Забрала меня к себе в купе. Не виделись мы целый месяц. Погрузился интернат, разместился, и больше двух недель мы то ехали, то в тупиках стояли. Грязные, обовшивевшие – спали не раздеваясь. Отапливались вагоны слабо... Но бог миловал – никто не заболел. Довезли нас до места живыми и здоровыми. По тем временам – дело довольно редкое.