Георгий Герасимов - Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

Какой ужас обнаружить на себе вшей! До того и видеть их живыми не доводилось – только на картинках в учебнике зоологии, а тут зуд в паху, подмышками – ползают по телу белесые мерзкие твари, набиваются в складки одежды, везде гниды. Бей не бей, вычесывай не вычесывай – не избавишься. Видать, и сами вагоны, особенно мягкий, были ими основательно заражены. Только по приезде на место, да и то не скоро, удалось избавиться от этой напасти. Правда, когда прибыли на станцию Юргамыш, уже за Уралом, повели нас в санпропускник – баня, прожаривание носильной одежды. Было это уже в первых числах декабря. Из Юргамыша, на санях, запряженных волами, повезли нас к месту назначения, в районный центр – большое село Куртамыш, на два долгих года юности ставшее моим пристанищем. Тогда еще Курганской области не было, административно относились мы к Челябинской. Только в сорок третьем создали Курганскую... К чему это в годы войны было огранизовывать новую область, заводить при такой нужде на деятельных людей новую бюрократическую верхушку: облисполком, облоно, облпотребсоюз и прочее? До сих пор понять не могу, как не может понять моя жена, в зиму с сорок второго на сорок третий резавшая ножницами на погоны тысячи метров добротного сукна во время своей куйбышевской жизни. Административные восторги...

Куртамыш стоял в пятидесяти километрах от южной ветки Транссиба, между Челябинском и Курганом. Кутали ребят чем могли, в сено зарывали, время от времени стаскивали всех с саней, пересчитывали, заставляли топать пёхом – благо транспорт у нас был не шибко быстроходный, не отстанешь. Никто и не отстал, никто не поморозился. Часть руководителей и организаторов нашего переезда уехала на лошадях вперед. Готовить встречу. Мы добрались лишь на вторые сутки.

Прибыли мы на место лишь на вторые сутки, к вечеру. Разместились в довольно большом доме, в одном дворе с двухэтажной деревянной, прямо по бревнам сруба побеленной средней школой. Прежде тут было общежитие для учеников из районных деревень: Куртамышская средняя – одна на всю округу. А район не маленький – километров сто в диаметре. Сибирские масштабы. Пёхом в школу не набегаешься. Местных переселили в частные квартиры. Каждый колхоз имел в райцентре свой заезжий двор, хозяевам начислялись трудодни. Останавливались тут и сельские власти, по делам прибывавшие в Куртамыш, и колхозники, приезжавшие в базарные дни. Дворы огорожены сплошными из толстых плах заплотами, навесы, сеновалы – есть куда завести телегу, лошадь поставить на ночь. По таким домам и разобрали учеников восьмых-десятых классов, а нам отдали их дом. Но прежде чем нам приехать, они все вымыли, выскоблили, сколотили новые топчаны, отремонтировали столы и шатучие скамейки, сенники набили. Уже с ноябрьских ждали нас. В Сибири есть такой обычай: скоблить полы добела и укрывать их толстыми половиками – ни один порядочный человек не зайдет в дом в сапогах или валенках, скинет в сенях, и в дом – только в теплых носках или босиком... Однако наши цивилизованные москвичи быстро навели в доме свои порядки, – как ни старался совет интерната во главе со мной поддерживать чистоту, удавалось нам это мало. Круглый день шныряла туда-сюда сотня гавриков: из школы, в школу, в туалет, из туалета, погулять на двор... Не уследишь. Пока зима, натащат снегу, можно притереть, а уж весной – глина, хоть лопатой греби.

Куртамышане приняли нас радушно. Мы – одни из первых «вакулированных», бабы жалели «сироток». А в школе был боевой комсорг Надя Максимова – певунья и плясунья, украшение всех наших самодеятельных вечеров, заводила всех хороших и добрых дел. Это она сумела так все поставить, что никакого антагонизма между нами и местными не возникло. И потом все два года, что прожили и проучились мы здесь, ни единого косого взгляда, дружелюбие, желание помочь, поддержать. Отличная деваха была Надя. Десятиклассница, гордость школы. И хотя к лету, сдав экзамены, уехала от нас на курсы медсестер, так что знакомы мы были всего какие-нибудь полгодочка, да и малявки – семиклассники, пионеры еще, а она выпускница, – запомнилась благодарно на всю жизнь.

В сентябре сорок второго секретарем выбрали Юру Шумкова – рослого и тоже русоголового десятиклассника, но он сразу после Нового года ушел, не окончив школы, год его призывался, и бразды правления перешли к нам, эвакуированным, довелось и мне побыть тут комсоргом, правда, недолго. Ну да обо всем этом позже.

Учительский коллектив собрался в школе крепкий. Прежних предметниковмужчин позабирали в армию еще к первой военной осени, нам о них лишь рассказывали, а заменили их прекрасные педагоги, приехавшие с ребятами из Москвы, Ленинграда, Тулы. Отличные учителя, добрые, мудрые, знающие. Я не лакирую, так действительно было. Старались передать нам все лучшее, что сами успели получить в богатых еще тогда традициями Московском и Ленинградском университетах, внимания нам уделяли много, любили нас, возились, гордились нашими самыми скромными успехами, из кожи готовы были вон вылезти, только бы оправдать нашу любовь и доверие к ним. Помню старушку-географа Софью Николаевну, пожалуй, еще из старых земских народных учителей, немецкий преподавала нам польская еврейка, выпускница Варшавского университета, молодая, неунывающая, хотя все ее родные остались в Польше, и она о них ничего не ведала... О других учителях я еще расскажу.

Уже через день по приезде распределили нас по классам, потом еще два седьмых добавили – трех седьмых на всех приехавших не хватило. Фактически мы в этом учебном году еще не сидели за партами, а уже кончалась вторая четверть. К каждому прикрепили сильных ребят из местных, занятия дополнительные наладили. И к середине января (каникул у нас практически не было) москвичи освоились, догнали классы. Местные отдыхали, домой ездили, а мы вкалывали. А после каникул меня сразу выбрали старостой седьмого «С» – по латинскому алфавиту – в редакцию школьной газеты... И пошло-поехало. Вскоре прибыл в Куртамыш еще один московский интернат, появились ребята из Ленинграда, Киева, Тулы. Тут уж мы сами превращались в «принимающую сторону». Новеньких, особенно ленинградцев, встретили очень душевно, если удавалось добыть сверх пайка что-нибудь вкусненькое – в первую очередь им. И не только наши учителя и воспитатели (во главе с москвичкой Софьей <���Ивановной> Перстовой – она была начальником второго интерната, и нас вскоре с этим интернатом слили), но и сами ребята: напечет кто-нибудь картохи, огурчиком соленым местные дружки угостят – тащили блокадникам. И места в палатах им лучшие уступили, и обижать никому не дозволяли. А про их рассказы о блокаде и «Дороге жизни» лучше не говорить. До сих пор сердце кровью обливается.