Георгий Герасимов - Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

Что касается белугинского фрака, то он подсказал нам тему довольно веселого розыгрыша. Как я уже неоднократно писал здесь, особых туалетов у меня в то время не было. Даже костюма приличного. Из полученной по распределению курточки с капюшоном – из «американских подарков» – я вырос, ходил в перекрашенном кителе из немецкого сукна и клешах – «под морячка»... А тут Ронька приглашает в одну незнакомую компанию, Новый год встречать. Вот фрак и крылатка и дали мне возможность произвести фурор. Разработали мы с Ароном некую малоправдоподобную легенду: дескать, я совсем не знаю русского, всю жизнь провел... в Англии, хотя сам русский, советский. Родители еще в конце двадцатых в качестве резидентов засланы были туда, а так как им не очень было с руки заниматься малышом, то воспитывался я в закрытом пансионе и до последнего времени даже не знал, кто такие мои предки: бывал в их доме только на каникулах – так, мелкие бизнесмены, говорили со мной только по-английски, – конспирация. А после войны их отозвали, так что я только-только приехал. Надо сказать, что умел я имитировать звучание чужого языка – читал чеканные строфы Руставели по-грузински, с цоканьем, с горловым «кх» и т. д., читал «Гайавату» Лонгфелло, основываясь на ритмике бунинского перевода, натурально грассировал и артикулировал, произнося с шиком несколько известных мне французских фраз... И вовсю «болтал» по-английски, вплетая в речь огласовку слогов и некоторые всем известные слова типа «плииз», «хау ду ю ду» и прочее. Английского, как вы понимаете, тоже совсем не знал, так – несколько словечек. Но не знали его и остальные, хотя кое-кто лет пять долбил в школе... А вот по звучанию могли определить. На этом убеждении мы и построили свой замысел, мою легенду, подкрепленную фрачной парой конца девятнадцатого века, белоснежной манишкой и искусственной хризантемой в петлице. Ронька заранее подготовил хозяйку дома, что приведет «гвоздь вечера», парня, который ни бум-бум по-русски, но зато прекрасно знает Англию, где прожил всю жизнь... Звали меня «Джордж», а фамилия так и осталась: «Герасимоф», правда, сам я узнал ее недавно, а до этого был просто «Смит».

Появились мы, когда все гости были уже в сборе, даже сели за стол. Встретили нас торжественно, Ронька «по протоколу» представил меня присутствующим, я церемонно раскланивался, вернее, кивал головой и твердил свое «Джордж», «хау ду ю ду», «вери гуд» и прочее. Во все плаза смотрит на меня одна деваха – не обратить на нее внимания просто грешно. Рыжая-pыжая, с конопушками на белейшем лице, голубыми глазами и черными бровями. «Рэд, рэд, – восторженно забормотал я, – мисс Рэд!» и далее невесть что. Она смотрит на меня, на Арона, он, как было договорено, начинает переводить. А надо сказать, что Арон единственный в этом обществе действительно кое-что знал: как вы, может, помните, его мама Ревекка Марковна работала в «Метрополе» и говорила по-английски. В детстве пыталась кое-чему научить сыночка. Ронька вольно переводит мои комплименты «мисс Рэд», она заливается краской. Нас усаживают рядом. Майка-рыжая, как зовут здесь эту девицу, млеет, ухаживает за мной, подкладывает на тарелку вкусные кусочки, играет радушную хозяйку. Хотя все уверены, что и вправду не знаю русского, выясняется, что могу произнести «спасибо, карашо, счастливого Нового года – хэппи нью йир...» Завязывается беседа. Пытаюсь что-то рассказать про «Ландн, Пикадилли, Ист-сайд... Черчилл, Бевин, Гайд-парк, Веллингтон, Нельсон, Монтгомери...» Хрен знает что болтаю. Арон, сидящий по другую руку от Майки, усердно «переводит», но, сдается, у него еще меньше сведений о современной Англии, чем у меня, а вопросы сыпятся со всего стола. Перехожу к Франции, где якобы неоднократно бывал еще до войны, о Париже, который посетил летом этого года. Восхищаюсь Эдит Пиаф – отец привез Арону ее пластинку, и мы неоднократно слушали... «Прозит, прозит!» – рюмка за рюмкой, но чувствую, Арон совсем зашивается. Вдруг Майка открытым текстом выдает через стол хозяйке дома, что «этот мальчик» ей безумно нравится: вежливый, мир повидал и совсем не дерет носа. «А до чего же хорош!» Хорош? Вот уж никогда о себе такого не думал: худой, гривастый – волосы, правда, густые и волнистые. Глаза сидят глубоко, в общем – ничего особенного. А тут слышу: «Парень что надо. Люкс. Интересно, умеет ли он целоваться?» Целоваться я уже умел, Полинка научила, да и Фая занималась со мной этим предметом. А Майка хозяйке – я бы, мол, не прочь... Как там в Англии целуются? Не дожидаясь Ронькиного перевода, повернулся к ней, обнаглев, забыв весь свой «европейский имидж», приобнял за плечи, привлек к себе и... прямо в губы, при всем честном народе! Застолье замерло, а я, оторвавшись наконец от горячих майкиных губ, на чистом русском выразил ей свое возмущение, как это могла она усомниться в моем умении! Во, хохоту было!.. А с Майкой мы потом несколько раз встречались... Меня вообще любили таскать в компании. Не знаю уж откуда, но умел я вести стол, «тамадить», травить анекдоты, острить. Сия способность сохранилась до сих пор. Но в те годы очень ценилась в наших кругах: «с ним не соскучишься» – одна из самых лучших рекомендаций. А я и правда умел сыпать анекдоты и прибаутки длинными сериями: модными тогда были «об офицерских женах», «о сумасшедших», «о пьяных», «еврейские», «французские» – на грани приличия, но все-таки не переходящие за эту грань, «английские»... Ей-богу, был такой случай в моей жизни, что рассказывал я анекдоты двенадцать часов подряд без перерыва. Повел вечером двух подружек, одна из коих мне нравилась, на берег пруда под Новодевичий монастырь. Тогда там доживали свой век огромные, еще петровские ивы, некоторые совсем уже склонились над прудом, и я несколько раз проводил там теплые весенние ночи, встречал рассвет, сидя на могучих, почти горизонтально простершихся над водой стволах. Рассказал девчонкам о своих «романтических» переживаниях, о коротких уже ночах под стенами древнего монастыря, видевших и Петра, и Софью, и повешенных после бунта стрельцов, и о солнце, встающем над Москвой-рекой... Они и выразили желание провести там ночь... Отправились мы с Арбата пешком часов в восемь вечера, и пока шли, рассказывал я анекдоты, а потом сидели на полюбившейся мне иве, ждали рассвета – я все не умолкал. Рассвело, а я все говорил и говорил, потом проводил их домой, жили они в одном из арбатских переулков, и долго еще стояли мы у подъезда, а трассирующие серии анекдотов все вылетали из меня, словно из крупнокалиберного пулемета... Трепач был – будь здоров. После этого рандеву сразу отправился в училище на занятия. Так-то.

Хочется включить сюда еще один рассказ, связанный с моим «умением» развлекать компанию. Летом сорок седьмого Алексей с Мариной-Миррой вернулись из Германии после двухлетней службы Алексея Новикова в оккупационных войсках. Он уже был полковником и командовал отдельной авиационной дивизией, жил в каком-то чуть ли не графском особняке, покинутом хозяевами, и вывез оттуда два вагона «трофеев». В Москве назначили его в один из отделов ВВС, и одновременно, а может, и несколько позже, стал он учиться в Академии. Очень ему хотелось стать генералом, что позже и произошло. Но не о том речь. Осенью сорок седьмого страна отмечала грандиозную дату – 800-летие Москвы. Повод для еще одной великой пьянки. Как я уже писал, полковник Новиков пристрастился к бутылке, и даже мои посещения служили оправдательным поводом, чтобы на столе появлялась белая головка. А тут «восьмисотлетие». В их отделе намечался великий вай. Не помню уже ни имен, ни фамилий его сослуживцев, буду называть их по званиям. Во главе стоял некий генерал-лейтенант, тоже Герой Советского Союза, было несколько генерал-майоров, полковники, подполковники, даже пара молоденьких шибко орденоносных майоров. Все они с чадами и домочадцами составили внушительное общество – человек под сорок. Герои-летуны, как правило, не старше coрока пяти, а то и едва за тридцать переступившие, могутные, хорошо откормленные, холеные, с бычьими шеями, и их драгоценные, в полном смысле слова увешанные трофейными побрякушками дородные жены, расфуфыренные, многие давно знакомые меж собой. Кое с кем я встречался у Миррки, и в их среде возникла мысль залучить на праздник и меня, хоть и был я инородным телом, но мирркин брат и к тому же молодой и веселый. Что ждать от своих кавалеров, они уже знали – налижутся и «поминают былые подвиги», про что слышано уже не раз... Да песни ревут... А тут «свежий кавалер». Короче, попал я таким макаром в их тесный круг.