Георгий Герасимов - Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

Что-то очень удалился я от заявленной в названии этой главки темы. Ну да кому какое до этого дело. В следующей вернемся в студию, потому и назовем ее, как и эту.

Итак, «самостоятельные отрывки». Что-то вроде самодеятельности, однако уже с элементами профессионализма, ведь «по мастерству актера» мы занимаемся и «памятью физических действий», и «сценическим движением», и «элементами образа – профессиональными навыками», и «сценической речью» – характерными говорками, походкой, которые обязаны подсматривать и подслушивать в жизни и показывать нашим педагогам. Воспитывают в нас и умение сосредотачиваться, концентрировать внимание на определенных действиях (по Станиславскому – большой и малый круги внимания), освобождаться от мышечного «зажима» – это когда от смущения мышцы твои сковывает непонятная сила, на лице возникает идиотская улыбка, жесты становятся неестественными, руки-ноги деревянными. Ты уже умеешь «видеть и слышать» партнера, отвечать на его интонацию, замечать душевные движения, как в жизни.

Представьте себе наше училище недели за две до назначенного показа. Во всех потаенных уголках – на лестничных клетках, где-то в закутках коридоров, в глубине завешанной пальто раздевалки – раздаются вдруг тяжкие вздохи, а то и всхлипы, неестественный смех, полушепот, зубовный скрежет, выкрики... Бедлам.

И вот – показ. Мы с Таней Ленской – да, да – именно так звали мою первую партнершу. У нее была и младшая сестрица – Ольга. (Был слух, что их семья имела какое-то отношение к великому Ленскому из Малого театра – первой величины конца прошлого, начала нашего века. Так ли, нет – не спрашивал, хотя и дома у них бывал. Таня жила неподалеку от студии, и мы пару раз репетировали у нее). Выбрали мы по взаимному согласию кусок из «Как закалялась сталь»: я – Павка, она – Тоня. Вероятно, в мироощущении, поведении и желаниях Павки Корчагина что-то отвечало моим, было созвучно им, так что мне не приходилось особенно выпендриваться. Несколько смущенный рабочий разговаривает с нравящейся ему дивчиной, в чем-то старается убедить ее, что-то понять. Отрывок небольшой, минут на пять сценического времени. Тоня-Таня, естественно, смущалась тоже, отстаивала свое. В общем, что-то получалось. Особых мизансцен не выдумывали. Встретились, поговорили и разошлись...

И неожиданно Павку моего хорошо приняли. Оценок за самостоятельные отрывки не ставили, просто объявляли: такому-то «плюс», такому-то «поощрение», ну а остальные довольствовались самим фактом участия в показе. И все-таки «плюс», а им отмечались лишь два-три наиболее удачных выступления, считался очень престижной оценкой, успехом. Тебя поздравляли, сам себя героем чувствовал. Да и «поощрение» было не лишним – как-никак признание за тобой права претендовать на что-то. И на последующую оценку по «мастерству актера» эти плюсы и поощрения оказывали влияние, не оттуда ли появился «плюс» к моей четверке?

Кое-кто уже после начала занятий вдруг появлялся на курсе. Новенький. В обход всех экзаменов и конкурсов. Мы, прошедшие ад и чистилище этого марафона, относились к новичкам настороженно, присматривались (теперь бы их назвали «позвоночниками», тогда считали просто «блатными» – попавшими по блату). К чести наших руководителей, эти немногочисленные новички оказывались действительно людьми способными и быстро входили в коллектив. А кое-кого, получившего по мастерству двойку, после первого курса гнали прочь. Даже после второго. Получил двойку – и катись колбаской, нечего тебе в театре делать. Ошиблись, принимая... Трагедии.

Показываться можно было не в одном отрывке – в двух-трех. «Самостоятельные отрывки» предъявляли общественности и студийцы старших курсов, хотя уже на втором и третьем все работали над плановыми отрывками, под руководством педагогов-режиссеров, и «мастерство» сдавали уже как определенную заявку на роль в «дипломном спектакле».

Сказать, что курс у нас был очень сильный – не могу. Как-то, в самом начале пятидесятых, «блеснула» в фильме «Кавалер Золотой Звезды» Кира Канаева, даже премию получила, но с тех пор о ней не слышно. Очень красивая была девочка. Первачи наши, пятерочники – Максим Селескериди, Саша Холодков, Тошка Гунченко, Алла Потатосова были после окончания студии приняты в труппу театра, правда, Саша – в Театр им. Маяковского. Максим, выступавший под псевдонимом «Греков», к сожалению, довольно рано умер, хотя, безусловно, получил бы признание, человек был талантливый. Рано умер и Александр Холодков, успев сыграть лишь несколько заметных ролей при Охлопкове и Гончарове. Антонина Гунченко – заслуженная артистка республики – до сих пор работает в театре, но в «звезды» не выбралась. У нее одно амплуа с Юлией Борисовой, которая на два курса старше нас, и несколько специфический «одесский говорок». Алла выскочила замуж за Астангова, играла мало. Из получивших общесоюзную известность могу назвать лишь Всеволода Сафонова – нашего молодого героя. Севка много играл и играет в кино, одна из его коронных ролей – в «Белорусском вокзале». В годы учения звезд с неба не хватал. Счастливая внешность у человека, фотогеничная, рост, голос, улыбка. Парень он был хороший, но особых надежд на него не возлагали. На третьем курсе я подыгрывал ему в отрывке из «Белой березы» Бубеннова, где он точно попал – сыграл разгоряченного боем лейтенанта, что и стало впоследствии его коньком.

Больше «плюсов» я не получал, только «поощрение» – на втором курсе за роль хозяина ночлежки в «На дне» Горького. И оценка моего актерского мастерства за второй курс была – четверка. Четверка – ни рыба, ни мясо. «Хорошо», а «хорошо» в искусстве – это плохо. С одной стороны – гарантия, что не выгонят, но и никаких особых надежд не вселяет. А вот за Колычева в «Василисе Мелентьевой» меня обсмеяли. И поделом. Взялся со своим «опытом» играть страстного любовника, убеждающего в своих чувствах женщину, на которую имеет виды царь Иван... А сам ближе чем на три шага боялся к ней приблизиться. Так, на расстоянии, и убеждал партнершу в своей страсти. Смех! Подбивали меня на «героя» еще некоторые. Но никогда ничего путного не выходило. Я, если бы и стал актером, то только «характерным». Мне надо было уцепиться за что-то. «<���Герой>-любовник» из меня не получался, пусть рост и внешность – позволяли.

Не уверен, что моего читателя увлекут эти записки несостоявшегося актера, но уж потерпите – что делать, так приятно все это вспоминать, перебирать в уме, заново встречаться с людьми, многих из которых никогда потом не видел.

Несколько слов о студийцах других курсов – старших и младших. Всех-то нас было едва сотня человек, все знали друг друга. В училище существовал обычай взаимопомощи. Когда я пришел на первый курс, на третьем, в числе прочих, учились: Юля Борисова – пухленькая, глазастая, со свисающими по моде прошлого века с висков туго закрученными локонами; прекрасная актриса театра Советской армии Люся Фетисова, такая русская-русская, с небольшой косинкой, рано умершая; Евгений Симонов – сын Рубена Николаевича. Актер из него был, конечно, не ах, но был он очень музыкален, с большим чувством юмора, заводила всех наших студийных капустников. Четвертый курс в студии отсутствовал – не набирали, театр был в эвакуации. А к нашему приходу училище выпустило еще набранный в сорок первом, в Москве. Они уже работали в театре, но часто появлялись у нас, еще не отпочковались. Помню и люблю Шлезингера – острого, прекрасно двигающегося, впоследствии долголетнего актера театра, заслуженного деятеля искусств, кажется; Женю Рейхмана (Федорова), Якова Смоленского, ныне одного из самых наших известных чтецов, Жарковского, Ронинсона. С хорошей школой актеры. А вот на третьем курсе тогда ярких мальчиков не было – набирали-то в сорок третьем. Да и второй – перед нами – курс не блистал. Единственный из них Артур Эйзен – сейчас народный СССР, бас Большого театра, наш комсомольский секретарь...