Георгий Герасимов - Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

Одно из самых памятных за это время событий все же опишу. Оно не имеет отношения к учебе, только к моему характеру – лезть в не обязательные для себя дела. И если уж влез – <���непременно> доводить до конца. На партийной и комсомольской организациях МГТУ лежала обязанность помогать агитпункту. Но кому-то пришла в голову мысль собрать детишек избирателей и поставить с ними в день выборов спектакль. А что? Сцена своя, участок – рядом, детишки к театру привычные: учились мы и агитировали в том же здании, где играл Театр Революции (впоследствии имени Маяковского). Мы, студенты, бегали туда на массовки, так что смею утверждать, что играл на одних подмостках с Бабановой, Штраухом... Ну и детвора здешняя, конечно, приобщалась к театру с малолетства, сам, как вы помните, рядом с театром рос...

Труппа самодеятельности под руководством автора, постановка "Золушки"

Девицы-второкурсницы горячо было взялись, но так же скоро и увяли. Собрали ребятишек раза два, выбрали пьесу «Золушка», обнадежили своих подопечных, но даже ролей не успели распределить. Недосуг всё. Мы их – на комитете: я уже не секретарствовал, но в комитет комсомола меня все-таки выбрали. Позор! Идешь вечером с занятий, а у подъезда толкутся неприкаянные детишки, высматривают своих «руководителей». Велел инициативной группе в ближайший день созвать исполнителей, познакомился с ними – большинство девчушки, лет с восьми и до тринадцати. Как с ними роли распределить? Ну там мачеха, сестрицы, фея, королева, дамы на балу, даже гномики, мыши, – есть кому играть. А принца? Короля, отца Золушки, танцмейстера, кучера – где их взять? Два-три замурзанных первоклассника – и все «мужское поголовье»... Это тебе не самостоятельный отрывок сыграть. Спектакль. Выход нашли: затурканного старика-отца и кучера играли у нас настоящие мальчишки, а вот принца и остальных – девицы постарше. Роль Золушки счастливо вручили дочурке нашей дворничихи, жившей с многочисленным семейством в сторожке, во дворе училища. До сих пор стоит в глазах эта затюканная малышка – черненькая, вечно замурзанная, но такая счастливая, что дали ейглавную роль – и она не подвела. Не знаю ее дальнейшей судьбы, но вправду горел в ней огонек. Так искренна была, наивна, трогательна. И двигалась прекрасно, и с принцем, кстати, тоже девочкой не без божьей искры, замечательно танцевала... Костюмы и всякие «волшебные» атрибуты ребята мастерили с нашей помощью, кое-что подкинула наша костюмерная и гримерная – парики, бороды, локоны. «Музыку» кто-то из студентов делал, декорации – мне помогали. В общем, справились всем миром. Канцелярия и профком даже какие-то деньги выделили на подарки нашим артистам. И получилось! Часов в пять участок наш голосование закончил, избиратели уже давно получили пригласительные билеты, во всех подъездах висели наши афиши, билетерами и контролерами тоже были наши ребятишки, не получившие ролей, но хотя бы таким путем приобщенные к действу.

Труппа самодеятельности под руководством автора, постановка "Золушки" (в сер. заднего ряда, в галстуке). На об.: "Весна 1950 г."

Аншлаг полный. Овации, вызовы – все как у взаправдашних. И актеры, и родители их были счастливы. А дня через два пришла ко мне делегация: нельзя ли повторить? Мол, не верят нам в школе, что мы спектакль в настоящем театре поставили. Снова рисовали афиши, снова писали билеты – пришли одноклассники. И вновь успех. До самого окончания училища, когда проходил я по Герцена и Собиновскому переулку, где было МГТУ, улыбались мне незнакомые взрослые и приветливо здоровались детишки. Малость, но приятно. А на доске приказов красовалась благодарность от администрации и избиркома.

Весной отыграли мы дипломные. В МГТУ московские режиссеры не заглядывали. Рангом ниже. Меня пригласили в Рязань. Но об этом в следующей главке.

Пожалуй, эта главка выпадает из привычного течения моей исповеди, подчиненного хронологической канве; она как бы итог размышлений и желаний отрочества и юности, закончившихся в пятидесятом году с получением актерского диплома. Уж не знаю, что подмывает меня суммарно поведать здесь о различных своих «влюбленностях», зачастую настолько мимолетных и кратких, что я и имени своих «предметов» не помню. Но мысли о любви, хочешь не хочешь, крепко занимали меня в юности. Уверен – не одного меня, хотя говорить об этом не принято. Но как бы смел называть я исповедью эту свою писанину, умолчав о том, что волновало, бередило душу, заставляло и ликовать, и горевать, пусть еще не глубоко, но искренне, писать стихи, фантазировать – то есть как-то влияло на становление того, что и поныне составляет мою сущность. Убежден – отношение к противоположному полу занимает в нашей человеческой жизни куда большее место, чем мы считаем, оказывает огромное влияние на людей от самых их истоков, как бы мы ни пытались скрыть это от самих себя, а тем более от посторонних, как бы ни стремились не обращать на эти отношения особого внимания. Однако не помнить, что заставляло тебя поступать так или иначе, может, в самых на первый взгляд незначительных, мелких, бытовых ситуациях – нельзя. Так, скажем, мое замечание Меламеду, оказавшее такое влияние на дальнейшую судьбу, если разобраться в первопричинах, вызвано было не только желанием оградить дипломников за кулисами ВТО от не в меру ретивого пьяненького человека, но и тем, что среди артистов была девушка, которая мне нравилась, и не покрасоваться перед ней, когда представился случай, я не сумел. Да и самая моя помощь четверокурсникам в определенной степени вызвана была этим обстоятельством – возможностью видеться, общаться. Пусть между нами не было сказано ни единого слова.

Поэтому, заканчивая рассказ о студенческой поре, о завершении юности – следует подвести итог и тогдашним моим любовным переживаниям. Постараюсь написать здесь обо всем, что было, предельно откровенно, понимая, что выворачивать себя наизнанку – неприлично, что есть у человека такие интимные уголки, о которых даже самому себе зачастую стараешься не говорить. И все-таки поверьте моему стремлению ничего не утаивать, не приукрашивать в рассказе о том, что было со мной, уже не подростком, уже человеком лет семнадцати – двадцати двух. О некоторых своих желаниях и переживаниях я уже писал выше, о чем-то намекал, боюсь, что будут тут и повторы, но уж очень хочется свести, связать в один узел, осмыслить все это раз и навсегда. Я уже неоднократно пытался убеждать читателя, что мне всегда было свойственно некое преувеличенно романтическое отношение к любой чем-то обратившей на себя мое внимание девушке, что нравственный закон: «Умри, но не дай поцелуя без любви!» с отрочества руководил мной. Так ли это? Ведь сны приносили горячие телесные образы, бесстыдные мужские сны, ведь, пусть и с ощущением некоторой неловкости, но рассматривались картины с изображением обнаженного женского тела, ведь жадно слушались рассказы «многоопытных» приятелей... И разные девушки встречались в юные годы. Боюсь, что некоторые из них недоуменно относились к моим нравственным постулатам, хоть я их и не прокламировал. Может, сам я был не слишком завидным объектом для встречного чувства, но все-таки пытались «покорять» и меня, и, конечно, недоумевали, почему я не желал идти навстречу. Какой-либо неуверенности в себе, в своей мужественности, у меня не было, никаких подобных комплексов, а вот уверенность в том, что та или иная девушка – то единственное, что необходимо мне раз и навсегда, «на всю жизнь», что Любовь (видите – даже с большой буквы!) бывает лишь раз в жизни, что она обязательно придет, эта уверенность продолжала существовать и, как мне кажется, воплотилась, хотя и много ошибок предшествовало сему свершению. Думаю, этот психологический постулат до определенной степени ощущался и моими возлюбленными, не позволял им верить в меня, в мое постоянство, в мою самостоятельность. Посему наши разрывы не вызывали трагедий, и оставались мы друзьями, или по крайней мере встречались впоследствии без особой неприязни друг к другу.