Георгий Герасимов - Из сгоревшего портфеля (Воспоминания)

Задерживались мы с Инной в училище допоздна. Ехать мне во Владимирский поселок, на самый край Москвы – далеко, да порой и не успевал на метро. Как в былые дни в Вахтанговском, оставался ночевать на физкультурных матах в училище, за кулисами. Инна жила неподалеку от улицы Герцена – в Спиридоньевском переулке, на Малой Бронной – москвичи поймут: это в двух шагах. И как-то зазвала к себе. Неловко вроде, но согласился. И проводить следовало: ночь уже. Дома у них – никого. Мать ночует у бабушки... Накормила меня Инна ужином, постелила свою тахту, сама ушла на постель матери. Комнатка маленькая в коммуналке... Правда, прежде чем отправиться к себе, присела на тахту. Уже в халатике. Целовались? Да, целовались. Но это не те «поцелуи», которые «нельзя давать без любви», такое я давно усвоил. Закончилось все вполне невинно. По-дружески. Чего уж там думала обо мне Инна – не ведаю, но как потом признавалась, высоко оценила мою порядочность. Больше у нас подобных «встреч» не случалось.

«Золушка» прошла, особых причин для общения больше не было. Сдали мы дипломные спектакли, «защитились». Получил «корочки» и укатил в Крюково на последние свои студенческие каникулы. В сентябре пятидесятого отправился в Рязань на свою первую действительно самостоятельную работу. Окончательно отпочковался от мамы. Она привезла в Москву сестру – тетю Аню – больную и одинокую, дядя Саша давно умер, из Херсона тетка уехала в Ленинград, в семью племянницы Муси, но было ей там нехорошо, недобро. И стали мои старушки жить вдвоем. Из Рязани изредка переписывались мы с Инной, писала мне еще и Маша Каверзнева... Но все московское было уже позади, закончился первый кусок жизни. Что ждало впереди?

Закончив эту главку, долго раздумывал: стоит ли включать ее в книгу? Не инородное ли она тело? А потом решил: раз «исповедь», то пусть будет, пусть будет все, как было.

«Грешен ли, раб божий?» – «Грешен, батюшка». – «Ну, да господь простит». Простил ли? И последние ли это были мои «грехи»? И все-таки, думаю, простил. Дал мне мою Беляну. Много раз утверждал я и сегодня на этом стою, и завтра так считать буду: я прожил счастливую жизнь. Счастливую, слышите? Помру завтра, знайте – прожил счастливо! Тогда я еще этого не знал, тогда еще вся жизнь была впереди. И «письмо счастья» довольно долго вставляло в мое бытие черные дни...

Рязань – это же очень близко от Москвы! Это же – три-четыре часа в вагоне – и дома! Ребята считали, что мне повезло. Я и сам так думал. Даже не стал никому больше показываться, не стал договариваться с другими «купцами» – директорами и худруками периферийных театров, наезжавших в Москву в поисках пополнений своих трупп. Главный режиссер Рязанского областного Театра Юного Зрителя пришелся мне по душе – небольшого росточка, розовый, улыбчивый, этакий живчик и жуир. Как он сам представлялся – «ученик Станиславского, заслуженный деятель искусств – Верховский». Тогда я еще не знал, что звание ЗДИ у него несколько «подмоченное» – одной из упраздненных Северокавказских республик-автономий, так что практически права он на него не имел, но во всех программках и афишах – именовался.

Верховский сулил мне золотые горы: комнату – для театра вот-вот сдается дом! – роли и в классическом репертуаре, и в самом актуальном, современном. Правда, в те годы «современный» репертуар, как вы, наверно, знаете, был не очень завидным – Суров, Софронов и прочие... «Я вижу вас в роли молодого Сталина – это будет очень интересная работа. В свое время я играл Ленина...» Сказать честно, я в те поры нисколько не отрицательно относился к возможности сыграть молодого Coco Джугашвили, даже наоборот, и подобная перспектива, не в карьерном смысле, на что прозрачно намекал режиссер, грела душу. Даже на одной из своих фотографий путем ретуши попытался сделать себя похожим на известный фотопортрет из первого тома собраний сочинений вождя. И пьеса такая была – «Из искры»... О ставке-зарплате я даже не заикался – мне была положена «вторая-вторая» – шестьсот девяносто рублей. Жить можно.

На об:"март 1951 г "Шутники" Островский А.Н., Рязань. Т.Ю.З.Саша Гольцов - Герасимов Г.П.Моей маме и моей тете к 8 марта 1951 г.Сын и племянник."

Несколько слов для несведущих об оплате актерского труда в те годы. Театры делились на академические, республиканские, театры первого, второго, третьего и даже, кажется, четвертого пояса. И в каждом «поясе» – категории: первая, вторая, третья, а в категории – «ставки», тоже первая, вторая, третья... Сложно? Да, не очень просто. Категория присваивалась актеру в зависимости от его профессиональной ценности, от его квалификации. А вот «пояс» театра, куда попадал он по воле случая, вернее, по приглашению администрации, от него не зависел. И обладатель определенной категории, годами иногда ее добивавшийся, попадая из «первого» в «третий», терял в зарплате до полутораста рублей... Не менялись эти ставки с начала тридцатых годов. Может, несколько неточен я в указаниях поясов и категорий. Была еще «высшая», назначались и «персональные» для артистов, которым присвоено звание заслуженного или народного. Но таких – в провинции в то время – единицы. А так... Представьте себе только – какая-нибудь актрисочка, приглашенная в профессиональный театр из местной самодеятельности. Какое счастье! Ее талант замечен! Разве может она отказаться? И идет она, зелененькая, на самую низкую ставку – лишь бы быть при Искусстве... В городе – родитель ский дом, от нее не ждут особых прибылей, прокормят, оденут. Вот и попадает наивная девушка в самое настоящее рабство. Первое время, когда мордашка у нее еще не завяла от ежедневной гримировки, фигурка не расплылась от малоподвижности репетиций и ожиданий выхода в крошечной рольке субретки или бессловесной старушки на балу – она пользуется некоторым успехом среди интеллигенции, у местных львов, в газетке нет-нет да и мелькнет ее имя... А театрик-то третьего пояса, а ставочка-то третьей категории, а талантик-то небольшой, а школы-то никакой, а времечко-то бежит... Повезет – выскочит замуж – профессии никакой, возьмется вести драмкружок в фабричном клубе, а то поступит дикторшей на местное радио, если таковое имеется... А не повезет, так и сидит десятилетиями за кулисами на своих трех сотнях рублей. Никому не нужная, ничего из себя не представляющая. Бесправная рабыня режиссера, готовая на все, лишь бы не выгнали. Я не сгущаю краски. И в Рязани, и потом в Чите, где служил я два сезона после армии, встречал я таких актрис. Ужас. Уборщица материально живет куда богаче, билетерша, кассирша... А ведь тут актриса, человек творческий, носитель культуры... Со всех трибун долгие годы долбят ей: «Театр – храм», «театр – воспитатель, воитель, нравственный учитель...», она слышит и знает слова: эстетика, катарсис, высшая цель искусства, благородство творческого труда... Господи! Что уж перечислять! Нищенство, убогость и одновременно – претензии. Актерская гордость. Первородство. Ежели сегодня Союз театральных деятелей сможет как-то изменить эти дикие, доисторические судьбы – честь ему и хвала!