Игорь Мартьянов - Слово солдата

— Товарищи, может, поедем?

— Так ведь нет шофера, — отозвался один из политработников.

— А моя кандидатура вас не устраивает?

Они улыбнулись, но продолжали стоять.

Пришлось еще раз заявить, что водитель на месте. Когда поехали, спросил сидевшего рядом со мной батальонного комиссара:

— Неужели так не похож я на шофера? Видимо, подвела меня комсоставская портупея.

— Не портупея, мой дорогой, а Петрарка! — пояснил он.

В нашей «хате» часто демонстрировались для штабных работников кинофильмы. С особым интересом смотрели мы фронтовую кинохронику. Радостно было видеть разбитую вражескую технику, колонны пленных. Значит, все же бьем мы этих «непобедимых»! За фильмами с киномехаником Ермоленко я ездил в Валдай. Начальник политотдела обычно нас напутствовал:

— Попросите что-нибудь героическое или веселое, чтобы у солдат бодрость духа поднимало. Ну и свежую кинохронику не забудьте. Это очень важно!

Серьезных боевых действий дивизия по-прежнему не вела, удерживая противника на занятых им рубежах. А круглосуточная ружейно-пулеметная перестрелка стала уже таким привычным звуком, что на нее не обращали внимания. Часто над нами проходили «юнкерсы» бомбить Крестцы, Бологое и другие тыловые объекты. Враг иногда сбрасывал листовки, убеждая наших воинов, что Красная Армия уже почти разбита, и предлагая сдаваться в плен. На одной из листовок увидел фотографию сына Сталина — Якова, прогуливающегося по аллее среди цветов. Дескать, вот как хорошо в плену!

Но все эти листовки солдаты использовали явно не по назначению, ибо туалетной бумаги не выдавалось. И по-прежнему не сомневались в силе своей армии, в надежности тыла.

Да, тыл помнил о своих защитниках. Однажды утром в нашу «хату» зашел Земляков и сказал:

— Давай завтракай и поедем в политуправление фронта за подарками от трудящихся.

Быстро управившись с пшенной кашей, я завел машину. Но с выездом пришлось немного задержаться. И это, возможно, спасло нам жизнь: когда выбрались на Ленинградское шоссе, увидели несколько догоравших машин — только что пролетел немецкий самолет.

Вернулись мы в дивизию с полным кузовом небольших кулёчков — несмотря на трудную пору, советские люди присылали на фронт очень много подарков. Приятно бойцу получить такую посылку с нехитрым набором необходимых в солдатском быту предметов. И в каждой — теплое письмо, согревающее душу фронтовика.

В доставшейся мне посылке оказались вязаные варежки, мыло, одеколон, носовой платочек, кисет с табаком. Но всего больше тронула записка с приколотой к ней фотокарточкой девушки — свердловской студентки Вали Кулаковой. Обращаясь к незнакомому фронтовику, она желала ему, не щадя жизни, мстить оккупантам за горе советских людей, за поруганную нашу землю.

Прочел эти девичьи строки и стало немножко неловко. В те ли руки попала Валина посылка? Какой же я мститель, если не пришлось уничтожить ни одного фашиста? Одно лишь немного успокаивало — без водителей армии тоже не обойтись.

Под впечатлением подарка написал стихотворение и послал в армейскую газету «Героический штурм». Через несколько дней оно было опубликовано.

А положение на фронтах продолжало оставаться тяжелым. Особенно всех нас беспокоила судьба Москвы, к которой рвались фашистские полчища. Неужели ее возьмут? Как-то не выдержал и задал такой вопрос Землякову.

— Нет, столицу не сдадим. Скоро враг получит такой удар, что костей не соберет, — спокойно ответил он.

И другие политотдельцы были настроены так же спокойно, деловито. Никакой тревоги, растерянности. И это служило верным признаком силы нашей армии, неотвратимости разгрома фашистских полчищ.

Так оно и оказалось. В середине декабря Журавлев вбежал в нашу «хату» радостно возбужденный, сжимая в руке газету:

— Ребята, наши войска под Москвой перешли в наступление! Враг отходит, неся большие потери. Освобождено несколько городов и множество населенных пунктов! Читайте!

Мы жадно впились в газетные строчки.

— Значит, Москва уже вне опасности? — спросил Климов.

А Боков схватил свой баян и подмигнул Кафтарадзе:

— Кацо, лезгинку!

Шофер комдива не заставил себя упрашивать. В разгар веселья вошел Земляков и широко улыбнулся:

— Ну и дает, кавказская душа!

— В честь побед Красной Армии, — пояснил Журавлев.

— А когда про наш фронт напишут? — спросил Климов. — Засиделись мы, товарищ старший политрук, тут, в болотах.

— Скоро придет и наш черед. И вообще приближается время, когда вся армия перейдет в решительное наступление. Пока же плясуна придется у вас забрать — надо ехать в полк…

Но радостные вести часто соседствуют с печальными. Через два дня политотдельцев потрясла гибель старшего политрука Гудкова. Фашистская пуля подстерегла его на передовой. Очень жаль было этого политработника, с которым у меня сложились добрые, почти дружеские отношения.

А успешное наступление войск Западного фронта продолжалось. С нетерпением ждали свежие газеты. У всех поднялось настроение. Климов с Боковым уже строили прогнозы, когда враг будет полностью изгнан с нашей земли, — каждому хотелось скорее вернуться домой, зажить мирной, спокойной жизнью. Все разговоры сводились к одному — скоро ли начнем активные боевые действия и мы? Воспользовавшись поездкой с командиром дивизии в штаб армии, я попытался удовлетворить свое солдатское любопытство:

— Товарищ полковник, неужели так и не возьмем Лычково?

— Лычково, брат, — теперь не наша забота, — отозвался он. — Перебрасывают нас правее, будем форсировать болото Невий Мох. Хватит, говорят, посидели четыре месяца в обороне. — Полковник помолчал, потом вздохнул: — М-да… Воевать надо. Да как воевать, когда почти нет артиллерии? А фашист здорово укрепился, его одной матушкой-пехотой не возьмешь.

— Значит, хитростью надо брать!

— Ишь какой стратег нашелся! Враг тоже не лыком шит! Ты, стратег, давай газуй, а то опоздаем!

Дня через три, как и говорил полковник Штыков, нашу дивизию перебросили западнее, поставив задачу перейти линию железной дороги между станциями Кневицы и Беглово и вместе с другими войсками фронта ударить по демянской группировке противника. В связи с этим перебрались из Лонно и тыловые подразделения, разместившись в лесу, в землянках. Наша политотдельская «резиденция» оказалась рядом с дорогой. Во всю длину землянки — общие нары человек на пятнадцать, застеленные еловыми ветками и плащ-палатками. Я отвоевал себе место рядом с печкой, возле которой ставлю ведро с водой для заливки в двигатель.

Завернули сильные холода. Чтобы завести машину, приходилось с полчаса подогревать факелом картер двигателя и всасывающий коллектор. Мучило и другое — очень замерзало ветровое стекло. Зато все дороги стали проезжими — лужи замерзли, колеи и рытвины засыпало снегом. Самим водителям мороз был нипочем — у всех полушубки, валенки, шапки-ушанки, рукавицы. Так же тепло одевала страна всю нашу армию.