Пётр Панч - Голубые эшелоны

— Товарищи, то есть солдаты! Я принадлежу к той партии, с которой уже семнадцать лет борюсь. Принципиально я говорю, что все буржуи, кадеты и юнкера пили из нас кровь. Отнюдь не должно быть такого теперь, а для этого мы должны сразу же образовать всякие дружины. Вы должны оборужиться от большого до великого. И чтоб не критиковать себя, а иметь контакт и всякие программы. Только тогда мы сможем бороться с контрреволюцией и дойдем до рукомыслящего фронта!

Закончил он неожиданным предложением:

— А если выберете меня, старого шахтера Лежня, в земельный комитет, так я всех буржуев выведу. Я их по глазам узнаю!

Артиллеристы видели этого человека впервые. Поначалу они посмеивались над его диким видом. Но речь им пришлась по сердцу.

— В самую точку бьет!

Однако крестьяне были искренне возмущены. «Лежня в земельный комитет?» Вот уже сколько лет он живет при жене и ничего не делает. Жалея детей, мужики и Лежня подкармливали кусками хлеба. И уверены, что такой Лежень не знает, откуда этот хлеб берется. И чтобы теперь от него земля зависела? Та самая земля, о которой они мечтали всю жизнь?

— Ступай к своим на шахту и там распоряжайся! — истерически закричал кто-то из толпы.

— Думает, видно, что в комитете его задаром поить будут! — добавил второй.

Они даже кулаками начали грозить ему.

— Ты ее скорее пропьешь, чем поделишь!

А Лежень снова равнодушно лущил семечки.

Артиллеристы твердили свое: «В самую точку бьет. По-рабочему, правильно! Его послать в комитет, картинка будет, а не делегат!»

— Что это — насмешка?

Местные фронтовики решительно стали на сторону крестьян, закричали артиллеристам:

— Вам лишь бы только из села девчат волочить!

— Нешто им наша беда болит? Не имеете права влезать в наши дела!

Осмелели и другие:

— Им только бы на чужой спине революцию делать, царей скидывать! Мешал он вам?

— Дубиной их. Нехай идут на фронт!

Обиженные артиллеристы теперь уже нарочно стояли на своем, и в земельный комитет выбрали-таки Лежня, закутанного в платок.

Дня через три после этого возвратился из командировки и Нестор Натура. Я встретил его случайно в канцелярии батареи. Когда писарь куда-то отлучился, он сказал:

— Вы, говорят, были на этом собрании?

— Был.

— Что же вы не вразумили наших дураков? Ведь это явно идти на разрыв с крестьянством.

— Лежень — шахтер.

— Что с того, что он шахтер. А какой? Вы его знаете? Может, это видимость одна. А для крестьян земля — больной вопрос.

— Он же в самую точку, как кричали солдаты.

— Хотеть стать разумным, товарищ, — еще не значит быть разумным.

— Как, как? — переспросил я удивленно. Но Натура только нахмурил лоб.

— А может, это точка Керенского или Церетели? С селом нам нужно контакт иметь, а не раздражать. Вот и сказали бы им это.

— Так бы они меня и послушались.

— Вас послушались бы. Но у меня к вам другое дело. Мы думаем выбрать вас дивизионным судьей.

В последний раз мы с Натурой встречались с глазу на глаз еще на фронте, при обстоятельствах, которые на всю жизнь оставили знак на руке Натуры. На ней не хватало двух пальцев. Он заметил, что я смотрю на его искалеченную руку, и наверняка тоже вспомнил ту ночь.

Наша батарея стояла тогда на позиции под Обринчевым лесом в Галиции. Была душная ночь, поэтому солдаты спали прямо во рву, хотя днем он служил совсем для других надобностей. Как раз на эту ночь выпало мое дежурство.

Обходя батарею, я заметил в одной землянке свет. Это меня удивило, — кто-то не побоялся вшей, клопов и прочей нечисти, оставленной нам в наследство стоявшей здесь до нас воинской частью. Но могло быть, что солдаты завели в землянку какую-нибудь девушку из села. Случалось и так, что голодные матери сами приводили своих дочерей, лишь бы раздобыть хоть корку хлеба. Кое-кто из распутных солдат этим пользовался, не думая, что и немецкая разведка прибегает к таким методам.

Меня охватило возмущение, и я поспешно полез наверх, к землянкам. Вдруг свет исчез. До землянки было еще далеко, и я никого уже там не застал бы. Решил повернуть назад, но свет блеснул снова. Как видно, его кто-то лишь заслонил собой. Теперь он уже не гас, пока я не подошел совсем близко.

Шагах в десяти от землянки я поднялся на цыпочки, чтобы заглянуть в оконце, уверенный, что увижу именно то, чего ожидал. Но вдруг там что-то взорвалось так, что земля содрогнулась под ногами. На один момент землянка ярко осветилась и сразу потонула во мраке, из которого послышался приглушенный стон.

В долине рвались немецкие снаряды. Такие же снаряды методически завывали над головой. В небе жужжал аэроплан. С разных сторон в него стреляли из винтовок солдаты, поэтому никто не обратил внимания ка взрыв в землянке. Должно быть, где-то вблизи разорвался снаряд!

Чувствуя, что в землянке произошло что-то необычное, я выхватил из кобуры наган, из кармана — электрический фонарик и кинулся туда.

От разрыва дверь распахнулась настежь. Свет фонарика осветил широкую спину в солдатской гимнастерке. Поднял выше — солдат был высокого роста, поэтому пригнул голову с черными усами. Он заполнял собой всю землянку, где обычно помещалось четверо, и оттого я сразу узнал в нем своего взводного Натуру.

Кроме него и едкого дыма, больше никого не было.

Нестор Натура, заметив на стене свет от фонарика, повернул голову к двери, но против света ничего не мог разобрать, между тем как я видел его хорошо — раздраженный взгляд холодных глаз, а под усами — сжатые губы.

Я молчал, не двигался и не отводил фонарика. Натура, наверно, про себя соображал, кому из офицеров может принадлежать эта удобная штучка, и даже прищурился. Потом нагнул голову и выставил на свет руку. Одного пальца на ней не было, а второй, окровавленный, висел под ладонью.

Невольно свет запрыгал и выхватил на полу из темноты четыре гильзы от шестидюймовых снарядов, ключ для вывертывания капсюлей и огарок свечи.

Нестор Натура, осмотрев искалеченную руку, рванул отбитый палец и кинул его на пол. Потом задрал гимнастерку, прижал широким подбородком к груди, а нижней рубашкой обмотал окровавленную культю.

— Прави́льному [15] Прави́льный — артиллерист, направляющий дуло орудия. хватит и этих трех, — прохрипел он наконец и шагнул к двери.

Я немного отвел фонарик, в его свете блеснула мушка моего нагана, точно перстень, который я носил на левой руке. Может, это и помогло Натуре догадаться, кто загородил ему дорогу.

— Так, — и шагнул к выходу.

Не сходя с места, я спокойным голосом проговорил:

— А может, тут побеседуем? — Невольно почувствовал раздражение и… зависть. Такая выдержка, такое самообладание! Среди солдат он тоже пользовался гораздо большим уважением, чем любой из командиров. Ведь это по его подсказке во время пробной стрельбы на полигоне, в присутствии английского военного атташе, солдаты вывесили на батарее красный плакат с надписью: