Пётр Панч - Голубые эшелоны

Бурчак задвигал бровями, еще не зная, как реагировать на эти слова. Наконец растянул губы в усмешку:

— Точно так, пан атаман. Дал тягу, значит! А куда, не знаете?

— Меня это не касается.

— Правильно, пан атаман. Кто захочет, тот найдет.

— Вы слышали, что я сказал? И поняли? Все!

Командир артдивизиона пристукнул тяжелыми сапогами, подошел к двери и уже через плечо, почему-то шепотом, спросил:

— А это скоро будет, пан атаман?

Атамана передернуло.

— От вас будет зависеть, Бурчак!

— Понимаю, пан атаман.

Вечерело. Лизогуб уже знал, что головного атамана Петлюры на экстренном совете старшин не будет, а слушать и не отвечать на истерические выкрики Тура он не хотел и не мог. Пусть думают, что Тур взял верх.

— Хозяйка! — постучал он в дверь. — Может, у вас найдется что-нибудь почитать?

— А как же. Есть, есть. Вот, нате!

— Благодарю.

«Как выбирать в Учредительное собрание». Лизогуб швырнул брошюрку под стол, вынул из бокового кармана трубку и заволокся дымом.

В кабинете председателя городской управы, освещенном подслеповатой лампой, старшины сидели на стульях вдоль стен, свесив косматые головы. Такие же тени рисовались у них за плечами. Тяжелый дух от распаренных кожухов и шинелей, смешанный с махорочным дымом, давил на грудь и на сердце. Казалось, табун разгоряченных лошадей попал в трясину и молча ждет своей гибели. А вот один не верил в это. Раскрасневшийся, с карабином поперек груди, атаман Тур стоял перед столом, за которым сидели представители командования. Размахивая смушковой шапкой, он, казалось, не говорил, а выкашливал:

— Хватит, хватит, говорю, морочить людям голову! Со своего большого ума вы и болбочанов наплодили. Из-за своей глупости и Киев на съедение белым отдали. Почему, спрашиваю я вас, деникинцы вам стали лучше красных? Думаете, мы не видим, с какой завистью поглядывает атаман Лизогуб на золотые погоны? Почему вы не посмели ударить на господ бредовых, а тянули, пока не рассыпалась наша армия? Почему вы, не спрашивая народа, завели шуры-муры с поляками, с нашими вековечными врагами, а своих красных сынов гоните с Украины?

— И тебя прогоним, — буркнул кто-то из темного угла. — Ты таки допочемукаешься, Тур!

— И еще я спрашиваю: почему вы стреляете по своей делегации, которая, может, везла судьбу целого народа? Или его участь вас не интересует? Вам лишь бы себя дороже продать. Злодеи вы после этого, предатели!

В комнате поднялся шум:

— Сам ты злодей! Сам ты предатель!

— Арестовать его!

— Попробуйте! — огрызнулся Тур.

— Попробуем. Довольно ты борщей напробовался!

— Теперь ему кислых щей захотелось!

— А вам — фляков по-польски!

— Не давайте ему говорить. Продажная шкура!

— Чего мы цацкаемся с ним? Берите его!..

Тур окинул всех взглядом, как стаю собак, и положил руку на карабин. В комнате стихло. Он надел на голову мохнатую шапку и шагнул к порогу.

— Еще раз говорю — попробуйте!

В углу, перед иконами, висела лампадка. Тур кивнул головой на образа:

— Молитесь им и дальше, а с нас хватит! Теперь наша вера вот какая! — И он выставил вперед конец красного пояса.

— На нем ты и повесишься, Тур!

— Я с народом. А кто с народом, тот не пропадет. Я иду к большевикам!

Ошеломленные старшины все еще смотрели на дверь, за которой исчезла широкая спина Тура.

Потом выступил представитель командования, усатый полковник:

— Казаков надо будет вывести из Полесья. Это наш моральный долг. Но сделать это можно будет только весной, а пока что эту силу мы должны удержать, хотя бы с чужой помощью.

— Может, поляков? — выкрикнул кто-то.

Вопрос остался без ответа — полковник уже спокойно уселся в свое кресло.

Говорил еще командир первого полка, с усами стрелкой. Вся его речь сводилась к тому, чтобы соблазнить измученных людей длительным отдыхом в Полесье, где можно будет спать раздевшись, не болеть душой о неподкованных лошадях, разутых казаках. А придет весна — с новыми силами завершить освобождение матери-Украины.

— Это самый лучший выход: за зиму нас наверняка признает Антанта. Красные уже сгорели под лучами нашего солнца. Сгорят и деникинцы. А тут мы и появимся. И снова Киев встретит своих отважных казаков под перезвон тридцати церквей, а славный Богдан укажет булавой, куда нам наступать дальше!

У старшин расширились, заблестели глаза. Загудели, как потревоженные пчелы в улье. Только один сидел в темном углу, опустив голову на руки. Наконец он поднялся и кинул столу:

— Подлец!

Это был сотник Тиша. Встал и вышел из комнаты. На минуту в комнате наступило замешательство. До сих пор Тиша был всему послушным, хорошим товарищем, на удивление скромным — и вдруг… Но за столом уже говорил еще один представитель командования.

Решено было немедленно отойти в район Мирополя и Черторыи и там перезимовать.

Недалеко от квартиры атамана сотник Тиша встретил Лизогуба.

— Пан атаман…

— Знаю! — прервал его атаман. — Ступайте, готовьте свою сотню: сейчас выступаем. Через час ожидаю вас с рапортом.

Сотник Тиша шел не спеша. Он был занят какими-то мыслями и не обращал внимания на то, что время уходит. Скрип телег, приглушенный говор заставили его опомниться. А еще через несколько минут он уже стучался в дверь к атаману Лизогубу.

— В чем дело, пан сотник? — спросил удивленный его растерянным видом атаман. — Что случилось?

— Второй полк с Туром выступил…

— Молодцы! — перебил его атаман.

— Да, но с красным знаменем… И на Любар!

Атаман побледнел, по старался не показать этого сотнику.

— Кто вам сказал?

— Сотник Покотило!

— А батареи?

— Из трех две пошли за ними.

В Любар перебазировалось уже правительство Директории и главное командование. Избранный Туром маршрут не оставлял никаких сомнений насчет его намерений. Усиленный артиллерией, лучший полк становился угрозой существованию самой Директории. Атаман выскочил из-за стола:

— Верните Бурчака! Хоть голову его, но чтоб он был мне тут!

Сотник Тиша не двигался с места.

— Слышите, немедленно догнать командира дивизиона. Я его назначаю начальником артиллерии!

— Бурчак куда-то скрылся еще раньше, пан атаман!

— Вернуть его!.. Примите от Бурчака дивизион.

Удивленный таким назначением, Тиша поднес руку к виску. Как лунатик, вышел из дома. Уже издали, затихая, долетела песня: «Ми гайдамаки, всі ми однакі всім нам ненависні пута і ярмо…» Кто сказал, что они предатели? Ложь! Они идут к своему народу. А мы? А мы — в болото?

Песня все больше удалялась на север, а Петро Тиша все стоял на одном месте, машинально нащупывая в кармане браунинг «астра». В мозгу у него возникали один за другим вопросы: где? где? Но мозг, казалось, заволокло едким дымом. Он снова спрашивал: где? где же правда? И не находил ответа. Но кто-то должен же дать ответ!