Мари-Даниель де Корберон - Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II

«Elle flotte, elle hesite, en un mot elle est femme!» [72] Она сомневается, колеблется, одним словом она — женщина.

Ну, a что ты, милый друг, скажешь об этой революции. Орлов должен был сделаться супругом одной из величайших монархинь Европы; будучи первым подданным, он все-таки пользовался бы властью. Двор его был уже устроен по примеру императорского: назначены пажи, камергеры и проч. Все предвещало ему великую будущность… и вдруг, один разговор с Воронцовым — с этим слабым и бесхарактерным Воронцовым — опрокидывает все проекты. Женщины всегда так! Смелые, быстро понимающие, одаренные богатым воображением, они… становятся жертвами этого воображения, делающего их нерешительными в минуту действия.

Пиктэ оказал, между прочим, большую услугу России. Дело шло о привилегиях дворянства, о которых Императрица собиралась издать указ. Для этой цели она создала комиссию, секретарем которой был назначен Теплов (Григорий Николаевич, статс-секретарь). А так как члены комиссии мало смыслили в делах, то Теплов представил им на рассмотрение весьма соблазнительный проект, по которому дворянство в России получило бы такой же вес, какой оно имеет в Польше (dans le resultat aurait ete le gouvernement de Pologne). Сама Императрица соблазнилась и указ уже почти был готов. Между тем она дала его на просмотр Григорию Орлову, а тот поручил Пиктэ. Надо заметить, что он сам уже сознавал опасность проекта и потому, подкрепленный в своем мнении запиской Пиктэ, показал эту записку Императрице и скоро успел ее отклонить от подписания указа, причем Екатерина поручила ему убедить и других членов комиссии. Орлов деятельно принялся за исполнение поручения и один раз они с Пиктэ целую ночь проспорили об указе с Паниным и фельдмаршалом Разумовским, причем выяснилось, что Орлов не отступит.

Пиктэ, между прочим, рассказывал о тирании губернаторов в провинциях. Один из них, например, казанский, влюбившись в какую-то армянку, силой похитил ее у мужа, которому запретил выезжать из города. Вскоре после этого, губернатору пришлось ехать по делам в Петербург. Пользуясь его отсутствием, приехал в Петербург и армянин, с целью подать жалобу на губернатора. Но последний его предупредил, и когда несчастный купец явился к генерал-прокурору, то ему было внушено сидеть смирно, если он дорожит жизнью.

Помнишь ли ты Вомаля [73] Вомаль де-Фаж, учитель Потемкина, приставленный к нему Екатериной, и оставшийся при нем в качестве секретаря. француза, который был секретарем Дюплэ [74] Губернатор французских колоний в Индии. (Dupleix), и привез известие о взятии Пондишери? Этот господин, из очень хорошей фамилии, был монахом, потом расстригся, уехал в Индию, затем вернулся во Францию, откуда, будучи узнан, бежал в Италию и, прожив все свое состояние, приехал в Россию, был секретарем Потемкина, который ему не платил, бросил Потемкина и теперь состоит при обершталмейстере.

Во время последней войны, весь успех на море был приписан Алексею Орлову, тогда как на самом деле Россия им обязана Эльфинстону, английскому моряку, состоявшему адмиралом в русском флоте, человеку энергичному и талантливому. Он сжег турецкий флот при Чесме и хотел идти к Константинополю, но ему помешали [75] Помешали именно Алексей Орлов и адмирал Спиридов. Но Эльфинстон успел форсировать Дарданеллы и один из его кораблей бросил даже якорь перед Константинополем. . Вот в это-то время он разжаловал в лейтенанты одного капитана, отказавшегося исполнить его приказание. Этот справедливый, но строгий поступок, а главное успехи и заслуги Эльфинстона возбудили против него зависть. Он был послан в Италию, чтобы подождать там русского флота и обмануть турок. Узнав, что в Петербурге под него подкапываются и бранят даже в газетах, он тотчас же едет в Россию и просит суда над собой, а так как ему в этом отказали, то подает в отставку и в тот же день надевает мундир английского капитана. Получив отставку не в достаточно почетной форме, он отсылает ее обратно и добивается такой, какой хотел. Получив в это же время приглашение на обед от Ивана Чернышова, который вредил ему, чем мог, Эльфинстон разорвал приглашение и отдал клочки адъютанту, прося его передать графу, что он к таким людям обедать не ходит. Говорят даже, что ответ был письменный. Эта история напоминает мне, что Перро мог бы посвятить меня в подробности устройства морского дела в России. Постараюсь также разузнать и о сухопутной армии. Что касается милиции (рекрутских наборов?), то я уже знаю, что там идет ужасное воровство: каждый солдат стоит своей деревне не менее двухсот рублей, в среднем.

Оканчиваю это объемистое письмо новостью, которую только что узнал: говорят, что для Франции куплено здесь четыреста тысяч пудов пеньки за 600 000 рублей. На этой покупке Рэмбер, говорят, нажил тысяч двадцать.

Пятница, 5.— К брату.

Сегодня во дворце выход по случаю кавалергардского праздника. Императрица в мундире полка обедала с офицерами и тосты сопровождались пушечной пальбой; что многих обмануло, так как ждали разрешения от бремени великой княгини, которое тоже должно быть возвещено пушечным салютом. Я в это время обедал у Нелединской и тоже был обманут, хотя только что вернулся из дворца, где видел всю церемонию.

Суббота, 6.— К жене брата.

Пишу вам, дорогая сестра, под впечатлением дня, проведенного с одной из самых милых девиц в Петербурге, с княжной Трубецкой, которая так на вас похожа, что я, в ее присутствии, постоянно вас вспоминаю. Мы с Комбсом провели у нее время так приятно, как только можно проводить его в избранном обществе. Г-жа Нелединская много мне об ней порассказала; этой бедной девушке пришлось испытать горе, живя с развратником отцом, который заставлял ее обедать с своими любовницами, отказывал ей в необходимом и прожил состояние матери, которую она имела несчастие потерять в детстве. Скромность и благородство поведения этой молодой девушки делают ее еще более интересной и достойной уважения, но в данном случае возбуждаемый ею интерес может стать очень опасным, так как она чрезвычайно мила. Мне кажется, что я ей нравлюсь, дорогая сестра; над ней даже шутят по этому поводу, но Нелединская обещала мне замазать рот гр. Матюшкиной, которая особенно этим отличается, потому что ревнует Трубецкую и завидует.

Воскресенье, 7.— К ней же.

Вы помните, что я вам писал вчера, дорогая сестра; вы увидите теперь, что я не ошибался. Приезжаю сегодня во дворец, встречаю там гр. Матюшкину, которая мне публично делает сцену за то, что я будто бы сказал Нелединской, что желал бы ужинать у нее, вместе с Трубецкою, вместо того, чтобы ужинать у Голициных, вместе с Матюшкиной; что она видела письмо, в котором я называю Трубецкую Лапинькой [76] Интимное прозвище Трубецкой. ; и в конце концов она мне заявила, что терпеть меня не может. Я конечно только посмеялся над этим, но мне все же было неприятно, дорогая сестра, публичное упоминание о Лапиньке, в которую я будто бы влюблен. Нелединская говорит, что гр. Матюшкина не любит кн. Трубецкую за то, что она хороша и мила; всякое ухаживанье за Лапинькой сердит ее. Я надеюсь, однакож, что все уладится. Я боюсь только сплетен — мы ведь здесь живем как в провинциальном городке.