Мари-Даниель де Корберон - Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II

Понедельник, 2.— К брату.

Новая трагическая история, мой друг, заставившая забыть Бахмана и взбудоражившая весь город. Проездивши весь день, пообедав, между прочим, у голландского резидента, Зюарти, который сообщил мне, что гр. Нессельроде — шпион Прусского короля, что выяснилось из дела Бахмана, я отправился ужинать к Бемерам. Там находились гр. Вахмейстер и Хюттель (Huttel), секретарь прусского посольства, большой сплетник, как мне говорили. Если ты когда-нибудь встретишься с этими двумя господами, то остерегайся их. Нессельроде не глупый человек, очень едкий и остроумный рассказчик, но он очень искусно выспрашивает у людей то, что желает знать. Хюттель — холоден и медлителен; он делает вид, что ничего не слышит, а потом передает все подслушанное гр. Сольмсу, к числу сторонников которого, однако ж, не принадлежит [133] Позднее Корберон, в письме к Герцу, прусскому послу в Петербурге, очень хвалит Хюттеля, как честного, талантливого и образованного человека, с которым был в приятельских отношениях и которому многим обязан. Корберон говорит, что сначала они друг друга не поняли, но потом сошлись. .

После ужина, мы заговорили о Биланде (Byland), голландце, состоявшем в русской морской службе, из которой он теперь вышел. Это — порядочный шалопай, не пользующийся уважением. Пока мы смеялись над различными его выходками. Хюттель толкнул меня и показал записочку, в которой ему сообщали, что несчастный Биланд дрался на дуэли за Екатерингофом и кажется убит. Это известие нас огорчило, но не удивило, так как Биланд пользовался репутацией бретера. Между прочим, мы старались отгадать, кто бы мог быть его противником, причем, конечно, о русских и не думали, так как они не любят таких крайностей; почти единогласно остановились мы на одном итальянце, гр. Робазоми, кавалере ордена св. Георгия, недавно вышедшем в отставку. Гр. Биланд, задолжавший всему миру, по словам Хюттеля, был должен 800 р. и Робазоми. Вернувшись домой, я хотел пройти к маркизу, чтобы сообщить ему эту новость, но уже на лестнице встретил лакея, которого маркиз послал за мною. С первого же слова последний сообщил мне, что сегодня вечером Робазоми отыскал его у Ивана Чернышова и просил позволения скрыться во французском посольстве, потому что дрался с Биландом и подлежит ответственности. Маркиз отвечал, что не может поместить его у себя, и советует обратиться ко мне. — Он, вероятно, ждет уже вас, — прибавил маркиз, — что же вы думаете делать? — Оставить его ночевать у себя, — сказал я, — он военный человек, мы, стало быть, товарищи, и не могу же я выгнать от себя его ночью. — Как хотите; но завтра мы его попросим уйти. Придя в свою квартиру, я действительно нашел там Робазоми. Он очень печален, но покоен, и рассказал мне следующие подробности своего дела:

«Вчера я узнал, от одного из друзей, что гр. Биланд готовится потихоньку уехать, а так как он должен мне 800 р., то я должен был принять свои предосторожности. Сегодня утром я послал ему с лакеем записочку, которой Биланд не взял, приказав мне сказать, что он никого не принимает. Я послал лакея в другой раз; Биланда не оказалось дома, он пошел обедать в один трактир на Миллионной. Тогда я оделся и поехал в этот трактир сам. Как только Биланд меня увидел, так сказал своей компании: «Господа, гр. Робазоми пришел ко мне». Я отвечал, что действительно пришел поговорить с ним. Тогда все присутствовавшие ушли и оставили нас одних, я показал Биланду мою записку, прибавив: «Вы можете ее прочесть, в ней нет ничего оскорбительного». Биланд отвечал мне то же, что и лакею, то есть, что он записки не примет, да и вообще не желает иметь со мной никаких сношений, причем наговорил столько дерзостей, что мне пришлось его вызвать. Он принял вызов и заявил, что желает драться около дома Перро, потому что хорошо знает эту местность. Вышли мы вместе, расселись по своим экипажам, и оставив их около саксонского посольства, пошли пешком, под деревьями, влево, к дому Визена. «Здесь есть тропинка, сказал Биланд, поищем ее». Найдя тропинку, Биланд стал утаптывать снег на расстоянии двух или трех туазов, причем сказал мне: — Если я вас убью, то легко спасусь по этой дорожке; а если вы меня убьете, то доставите мне большое удовольствие и окажете услугу, так как тогда мне не придется платить долги. — Не желал бы оказывать вам такой услуги, — отвечал я, — но раз вы сами этого хотите, то пусть будет по вашему, судьба решит за нас. Затем, мы стали драться, и так как я несколько раз отступал слишком далеко, то он спросил, не боюсь ли я. Наконец, он высоко поднял руку, чтобы нанести мне удар в лицо, и при этом открылся; отпарировав этот удар, я проткнул Биланду грудь. «Это ничего», сказал он, зажимая рану рукою, но в то же время стал харкать кровью и зашатался от слабости. Я бросился его поддерживать и стал звать его лакея с извозчиком, но они уехали. Тогда я сел в свой экипаж и поехал в город искать хирурга, но не нашел. Поэтому я написал к Сакену, что около его дома лежит раненый, нуждающийся в помощи. Племянник Сакена прочел записку, но отослал ее назад, говоря, что не может будить дядю для этого. Между тем дело происходило часов в шесть вечера, так как мы дрались между четырьмя и пятью. Второе письмо к Сакену также осталось без результата. Тогда я поехал к Румянцову, который меня успокоил, обещал свое покровительство и посоветовал обратиться к маркизу де-Жюинье, что я и сделал, а остальное вы знаете».

Рассказ этот очень меня заинтересовал, хотя неприятно было думать, что молодой, сильный и ловкий Робазоми решился драться на шпагах с Биландом, таким слабым и изношенным. Пистолеты, в данном случае, были бы более уместны. Выслушав Робазоми, я сказал ему: «Погода прекрасная, и если можете удовольствоваться креслом у камина да туфлями, то я с удовольствием окажу услугу порядочному человеку. Ваше дело очень простое, хотя и неприятное. Вам следует поскорее уехать, так как немедленной опасности, по словам Румянцова, вы ожидать не можете, а маркиз де-Жюинье не имеет права дозволить вам оставаться в посольстве надолго». Пожелав ему, затем, доброй ночи, я лег спать. Гарри потом сказал мне, что часов в 10 вечера, желая помочь несчастному Биланду, он взял мою карету и поехал, вместе с де-Кюсси, на место поединка. Биланда они нашли распростертым на снегу, уже похолодевшим, без шпаги, без шляпы, без парика, — совершенно обокраденным; только портфеля воры не посмели взять, потому что он лежал под телом, которое надо было для этого перевернуть. Гарри и де-Кюсси попробовали вдвоем перенести Биланда в карету, но он окостенел, и когда стали класть, то испустил вздох, вероятно, последний. Они испугались, поняли, что все кончено, и, оставив его на снегу, вернулись. Мужики, которые были с ними, так же как и какой-то офицер, тряслись от страха.