Уолтер Айзексон - Бенджамин Франклин. Биография

Скептицизм Джея по поводу мотивов поведения Франции привел к горячему спору с Франклином по возвращении из Версаля в Пасси вечером того же дня. Особенно возмутили Джея слова Вержена о намерении Испании претендовать на территорию между Аллегемскими горами и рекой Миссисипи. Франклин полностью согласился, что Испании не следует позволять «держать нас в клетке». При этом он прочитал Джею одну из мягких лекций о благоразумности предположения, что друг, подобный Франции, действует честно до тех пор, пока не появятся неопровержимые доказательства обратного. Франция не пыталась затормозить переговоры, как это казалось Джею; напротив, доказывал Франклин, Вержен продемонстрировал готовность способствовать их быстрому продвижению, отказавшись от возражений против формулировки полномочий Освальда.

Но подозрения Джея получили подкрепление, когда он узнал, что Вержен направил своего заместителя с секретной миссией в Лондон. Не доверяя ни французам, ни Франклину, Джей решился на рискованную игру, тайно направив в Лондон собственного эмиссара. Особенно интригующим было то, что посланцем стал Бенджамин Воган, давний друг и издатель Франклина, который прибыл в Париж, чтобы навестить старого приятеля и сделать все, что в его силах, для заключения мира.

Джей попросил Вогана сообщить лорду Шелберну: в формулировке полномочий Освальда должны содержаться слова, что он направлен для ведения переговоров с «Соединенными Штатами». Такое изначально ясное признание независимости Америки, обещал Джей, поможет «разрезать веревки», привязывающие Америку к Франции. Шелберн, желавший заключить мир до падения своего правительства, готов был пойти достаточно далеко, чтобы удовлетворить Джея. В середине сентября его кабинет предоставил Освальду новые полномочия по «ведению переговоров с полномочными представителями, назначенными колониями, именуемыми тринадцатью соединенными штатами» и вновь подтвердил, что независимость Америки может быть признана как предварительное условие дальнейших дискуссий.

Итак, 5 октября, когда удовлетворенные Джей и Франклин вновь гармонизировали отношения, официальные переговоры начались. Освальд продемонстрировал новую «верительную грамоту», а Джей представил проект соглашения, очень похожий на тот, который Франклин неофициально предлагал в июле. Единственным добавлением к четырем обязательным пунктам Франклина стал пункт, безусловно, приятный Британии, но не Франции или Испании: он предоставлял британцам и американцам право свободного плавания по Миссисипи. Однако затем переговоры застопорились на несколько недель после того, как Британия успешно отбила нападение французов и испанцев на Гибралтар, что заметно приободрило ее правительство. В подкрепление Освальду Шелберн прислал Генри Стрейчи, сотрудника кабинета министров, который служил секретарем у адмирала Хау. Вслед за ним в Париж вновь прибыл и Джон Адамс — чтобы выступить в роли члена американской делегации. Адамс оставался, как всегда, прямолинейным и испытывал подозрения и сомнения в отношении всех, кроме себя самого. Даже Лафайет, ставший близким другом Франклина, немедленно был охарактеризован Адамсом как «нечистопородный тип» с «непомерными амбициями», «страстно желающий славы». Адамс также публично и недипломатично продемонстрировал свое личное недоверие к Вержену, не появляясь у него в течение почти трех недель, до тех пор, пока министр «не заставил его вспомнить об обязанности» нанести ему визит. (Вержен, который был настолько же мягок в обхождении, насколько Адамс груб, сбил с толку вечно подозрительного Адамса, предложив ему изысканный обед и угостив прекрасными французскими винами и мадерой) [523].

Подобным образом Адамс уклонялся от нанесения визита вежливости Франклину, который вынужденно пребывал в Пасси из-за подагры и камней в почках. Правда, им удавалось обмениваться любезными письмами во время пребывания Адамса в Голландии. «Он не мог вынести пребывания рядом с ним», — записал в дневнике Мэтью Ридли, американский коммерсант, проживавший в Париже. Ридли, друг обоих, в конце концов убедил Адамса в необходимости нанести визит в Пасси.

Адамс испытывал особое раздражение, потому что недавно узнал о письме Франклина к Конгрессу, написанному по просьбе Вержена, которое ранее привело к его отзыву из Франции. Как объяснял Адамс другу, Франклином двигала «низменная ревность» и «корыстная зависть». Но это абсолютно неправильное понимание мотивов Франклина, поступившего так скорее вследствие раздражения, чем ревности, и к числу его немногочисленных пороков никак нельзя было отнести зависть.

Но независимо от причин гнева, к моменту возвращения в Париж Адамс был наполнен им до краев. «То, что не испытываю дружеских чувств к Франклину, я признаю, — писал он. — То, что не могу иметь никаких дел с человеком, обладающим подобными моральными качествами, тоже признаю». В дневнике Адамс сказал даже больше: «Коварство Франклина должно привести к разрыву между нами. С этой целью он будет прибегать к провокациям, инсинуациям, интригам и маневрам» [524].

Убедительным свидетельством обаяния Франклина является то, что он довольно хорошо умел ладить с Адамсом, если они вместе принимались за работу. Когда Адамс резко заявил ему во время наконец-то нанесенного визита в Пасси, что разделяет более жесткую позицию Джея в отношении Франции, «доктор выслушал меня внимательно, но ничего не сказал». А на состоявшейся на следующий день встрече трех американских дипломатов Франклин спокойно согласился с Адамсом и Джеем, что имеет смысл встречаться с британскими участниками переговоров без оглядки на Францию. Повернувшись к Джею, он сказал: «Я разделяю ваше мнение и буду продолжать вести дела с этими джентльменами без консультаций с [французским] двором».

Готовность Франклина вести переговоры без консультаций с Францией не была чем-то новым; он начал использовать этот подход еще до прибытия в Париж Адамса и Джея, но старался создавать впечатление, будто делает это отчасти для защиты взглядов двух своих коллег, и такая тактика помогала смягчить позицию Адамса. Франклин «продолжает работать с нами в полной гармонии и единодушии, — радостно записывал Адамс в дневнике, — и остается умелым и полезным во время переговоров благодаря своей проницательности и репутации».

Со своей стороны Франклин продолжал испытывать к Адамсу ту же многолетнюю смесь восхищения и раздражения. Он говорил Ливингстону несколько месяцев спустя, уже после завершения переговоров: «Адамс имеет добрые намерения в отношении своей страны, всегда честен, часто мудр, но иногда и в некоторых вопросах бывает абсолютно не в своем уме» [525].