Юрий Папоров - Рыбка из «Аквариума»

Мишель превосходно справлялся' со своим делом, за два года полностью постиг испанский язык и теперь старался говорить на французском как можно меньше. Ему и в Академии французский не очень-то давался. Тяжелый немецкий он легче одолевал. Его друг по Академии Родион, сын крупного генерала, получившего свое первое офицерское звание еще при Николае II, был намного способнее к французскому, как пре себя мыслил Мишель, «по причине принадлежности к голубой крови». И случай с Юлом Б. не забывался…

Пятый не мог и мечтать о лучшем помощнике, который как радист вполне устраивал его: за все время ни одной ошибки. Все гладко было и в личной жизни. Глория любила его и страстно хотела иметь ребенка.

Он диву давался, как молчаливо сносила она его поездки по городу и по стране, явно понимая, что это не могло быть вызвано только одной профессией фотографа. Другая мексиканка непременно бы ревновала, устраивала сцены, а Глория терпеливо ждала, когда он, освободившись, наконец, от забот, одарит ее вниманием, обрадует лаской. И тогда она раскрывалась всем своим латиноамериканским темпераментом.

Неделю назад они были на последнем сеансе в кинотеатре «Пасе», где смотрели фильм «Любовники» с участием несравненной Жанны Моро, главной героини фильмов «Пигмалион» и «Кошка на раскаленной крыше», и шли домой пешком. Глория так распалилась от увиденного, что прямо на перекрестке улицы Букарелли и авениды Чапультепек, где было достаточно прохожих, привлекла к себе Мишеля и устроила любовную игру. Ему было и приятно и в то же время непривычно, боязно привлекать внимание, и он поспешил увлечь ее в дом, до которого было рукой подать. Однако Глория, как только они вошли в пустой проулок Гуйамас, упиравшийся в миниатюрный скверик Морелия, просто вынудила взять ее на скамейке садика. Через несколько минут они уже были дома, под душем, и Глория, проявив в любовных делах неутомимую фантазию, вновь осыпала его ласками, придавая их любви особый, немного фривольный оттенок.

В такие минуты Мишель вспоминал Амалию, но чувствовал, что Глория стала ему ближе, роднее. Там он познал только страсть, обучился новым приемам «страсти нежной», а здесь было то же, но и преданная любовь. И он верно любил Глорию и обожал ее еще сильнее за то, с какой стойкостью и, как он думал, пониманием она переносила его частые и труднообъяснимые отлучки из дома, иной раз на всю ночь. Он задыхался от волнения, когда дома, за закрытой дверью фотолаборатории, куда он, когда там работал, с первого же дня их совместной жизни запретил входить жене, с трепетом в сердце чувствовал, как Глория ходит рядом и полна желания быть с ним в темноте его затворничества.

А какой хозяйкой была Глория! Квартира постоянно пребывала в идеальном порядке, одежда и белье его не могли быть чище и более отутюженными… И готовить вкусней и разнообразнее Глория училась с азартом.

Мишелю такое в Союзе не могло и присниться в самом фантастическом сне.

Он жил, наслаждаясь работой и жизнью, и не ведал, что случай с пьяным офицером резидентуры ГРУ, пытавшимся переспать с Глорией, не порос травой в ее душе и что светлому своему счастью с Глорией Мишель во многом обязан ее отцу, верному другу СССР, Сальвадору Ортеге.

При новом министре внутренних дел лиценциат Ортега, за плечами которого было более 20 лет исправной службы в МВД, уже не имел прежнего высокого поста, но продолжал трудиться в том же здании.

Они часто встречались и подолгу беседовали. Тесть по-профессорски основательно излагал свои взгляды на проблемы истории и экономики, давал свои оценки политикам и ученым, по-стариковски предостерегал от неосмотрительных шагов.

Один только раз Мишель высказал тестю неодобрение, когда тот, предварительно не предупредив Мишеля, привел его в дом известного художника-коммуниста Хавьера Герреро. Там были другие деятели компартии и кубинский поэт Николас Гильен, известный своими тесными связями с СССР.

Однако, когда Мишель пересказал во всех деталях эту встречу Пятому, тот пояснил, что наверняка тесть преследовал определенную цель. Видимо, хотел провести через Мишеля до Москвы информацию о том, что думают коммунисты и прогрессивные деятели Мексики о последствиях XX съезда КПСС и «оттепели» в СССР. Их общий вывод сводился к тому, что КПСС не должна была устраивать публичное самобичевание, а административными мерами ликвидировать последствия культа личности Сталина. Ведь даже такой ярый антикоммунист, как Черчилль, считал публичное развенчание Сталина началом заката коммунизма.

— Да, наворотили дров, — задумчиво произнес Пятый. — Какой-то сиюминутностью веет от всех этих «исторических» решений. Обстановка в партии не радует. Не видят этого, не понимают.

Мишеля удивило такое суждение, однако оно исходило от многоопытного и уважаемого им человека. Мишель не решился расспрашивать дальше, но образ мыслей его после этого разговора невольно стал обретать критический оттенок.

В тот день, когда у мистера Брука, дипломатического сотрудника посольства США в Мексике, жившего и действовавшего в стране пребывания как у себя дома, случилось описанное выше, Кристина по обыкновению ждала его в офисе. Он возвратился позже обычного, явно взвинченный, бросил на ходу «Меня нет!» и заперся в своем кабинете. Через четверть часа Брук, не отворяя двери, отказался от чашечки кофе, которое Кристина обычно готовила ему в это время. А еще через полчаса Кристина по внутреннему телефону предложила приготовить «Маргариту» — любимый коктейль шефа, и он снова отказался.

Получив от девушки эти сведения, Пятый решил, что благоприятный момент настал. Через пару дней, ровно в полдень, когда Кристина с пачкой писем в руках вошла в кабинет Брука для доклада, сеньор Роблес позвонил третьему секретарю посольства США по городскому телефону.

Услышав, кто говорит, Брук сказал: «Одну минуточку!» и попросил Кристину зайти к нему, когда он ее пригласит.

Как только Кристина вышла из кабинета, Брук не очень довольным тоном произнес в трубку:

— Это безобразие! Вы понесете ответственность!

— Но и вы можете понести ответственность, мистер Брук. Подумайте хорошенько.

— Кто вы?

— А! Это уже другой разговор! Я лицо, заинтересованное видеть в вас, мистер Брук, человека, который бы мог содействовать моему бизнесу. Мои люди известили вас об этом запиской, но не оставили необходимого вознаграждения. А ведь вам причитается пятнадцать тысяч долларов.

— Какие пятнадцать тысяч?

— Те, что представляют собой, мистер Брук, ваше полугодовое жалование. Половину, то есть семь тысяч пятьсот, вы найдете сегодня, когда возвратитесь домой, на журнальном столике вашей холостяцкой квартиры. Вторую половину вам вручат при получении кое-чего от вас. И так далее…