Юрий Папоров - Рыбка из «Аквариума»

— Простите, Эдвард, но история с аргентинкой…

Подполковник побледнел и вскочил с кресла, сделал шаг к Кристине, взял ее руку и приложил к ней свои холодные губы.

— Ты будешь моей спасительницей, моей Ариадной. Мы должны быть вместе.

Он снова расположился в кресле.

— Если ты говоришь правду… Кристина, только не играй с огнем, не заставляй меня страдать. Скажи да! И тогда… Если хочешь, познакомь меня с этими людьми, но только после того, когда назначишь день нашей свадьбы!

Кристина посмотрела на него долгим взглядом, потом подошла и нежно поцеловала.

— Через неделю, в этот же самый час, увидимся у меня. Дайте мне осознать, что произошло между нами.

Мишель два вечера подряд обсуждал с Пятым все варианты возможного развития дальнейших событий, в равной степени столь же серьезно и дотошно, как это делают чемпион мира по шахматам и его тренер-помощник, когда отложена важная партия. И главным при этом являлось то, что Кристина решительно заявила Мишелю о своей искренней любви к подполковнику Уикли.

Исходя из личных качеств этого гражданина США и того, как сложилась его жизнь, было решено привлечь его к работе советской нелегальной военной резидентуры, не шантажируя и не соблазняя высоким денежным вознаграждением, а играть на его состоянии и чувстве к любимой женщине, которая заинтересовалась коммунистическими идеями. Но главным в этой ситуации все-таки было то, что девушка помогла своему избраннику вновь обрести себя, возвратиться к полной и счастливой жизни.

— Этот Уикли, мне кажется, порядочный человек, и Кристина сумеет его убедить, что мы делаем дело более полезнее человечеству, чем его коллеги и правительство его страны, — сказал Мишель на прощанье.

Пятый вздохнул и развел руками:

— Надо рискнуть.

В назначенный день Эдвард Уикли приехал в дом-к Кристине с двумя коробочками из ювелирного магазина Михаила Шилкраута на улице Мадеро. Прихватил и бутылку шампанского.

Когда Кристина поставила фужеры на журнальный столик, Эдвард откупорил бутылку «Клико», разлил шампанское, открыл ту коробочку, что была поменьше, извлек из нее изящное обручальное кольцо и опустил в свой стакан.

— За нашу любовь, за наше счастье! — Эдвард отхлебнул глоток, достал кольцо и предложил Кристине протянуть ему безымянный палец.

Поцеловав кольцо на своей руке, Кристина пригубила шампанское:

— Эдвард, я постараюсь сделать вас счастливым, но и вы должны понять меня. Я не могу нарушить обет, данный моему умиравшему отцу.

В ответ Уикли приложил указательный палец к губам Кристины, а другой рукой протянул ей вторую коробку. Там оказалось дорогое колье с изумрудами.

Кристина жестом предложила Эдварду поднять фужер, они чокнулись и выпили шампанское до дна. Кристина усадила Эдварда рядом на диван.' Эдвард обнял ее, а она прильнула к его плечу и тут же ощутила сухость во рту, признак сильного волнения. То, что должно было сейчас произойти, стало неизбежным.

Он притянул, ее еще ближе к себе. Она не сопротивлялась и вскоре ощутила робкий поцелуй его жарких губ на своем открытом плече. Девушка закрыла глаза, и ей почудилось, что все, что находилось в гостиной, поплыло куда-то за потолок. Горячее мужское дыхание обожгло ее губы, и они сами слегка приоткрылись. Теперь его поцелуй был страстным, и она ответила, и скоро ощутила, что ей не хватает дыхания, и, когда она набрала воздух в легкие, почувствовала, как его рука легла на ее колено, нежно сжала его и скользнула под платье.

Кристина чуть развела колени, он взял ее ногу, перекинул через свою, вздернул юбку. Она знала, что он видит теперь ее бедра, наполовину прикрытые шелковыми чулками, вышитые подвязки и легкие ярко-красные трусики с черной кружевной оборкой. И знала, что он чувствует и пылко желает то, что, бугрясь, скрывалось за ними, и представляла его широко раскрытые глаза, чей взгляд был устремлен в одну точку. Ей безумно хотелось ощутить прикосновение его пальцев к тому, что так пульсировало вожделением. Но он, как опытный любовник, не спешил.

Когда он опустился на колени между ее ног, она откинулась назад и приподняла разведенные бедра на уровень его рук. Одна из них — наконец! — коснулась трусиков, уже влажных в том месте, где они прикрывали самую чувствительную точку девичьего тела.

Она легонько вскрикнула, а он только произнес:

— Ведь это не снится мне!

Рука подалась в сторону и уступила место его губам. Она застонала и потянула его на себя. Когда он поднялся на ноги, ее ладонь безошибочно нашла то, что давно уже было готово к любовному «сражению».

— Милый, я умираю! — произнесла Кристина хриплым голосом.

Она открыла глаза, поднялась и проворно скинула с себя юбку и блузку. Он тихо подошел, осторожно протянул руки за ее спину и расстегнул лифчик. Она помогла ему освободиться от остатков одежды.

И когда они остались в обличии Адама и Евы, оба сделали по шагу назад, несколько секунд оглядывали друг друга затуманившимися глазами и, наконец, в пылком порыве соединились в единую плоть, упав на подушки дивана.

На чистом ночном небе после прошедшего днем сильного ливня звезды необычнее прежнего мерцали своим Таинственным огнем. На Востоке королевой была Вега из созвездия Лиры, звезда нулевой звездной величины, самая яркая, составлявшая большой треугольник с Альтаиром из Орла и Денебом из Лебедя.

Мишель шел медленной, но уверенной походкой к площади Гарибальди. Ровно в девять вечера, рядом с шумной площадью-сквером с множеством питейных заведений, забитым ансамблями марьячи [3] Группа музыкантов в национальных нарядах штата Гвадалахара, в которую входят 2 трубы, 4–5 скрипок, гитары разных регистров. , любителями народной музыки, туристами и просто праздно шатающейся публикой, в проулке Сикотенкатл он назначил встречу Кристине и подполковнику Уикли. Мыслилось, что подполковник уже хорошо представлял себе смысл этой встречи и был готов к сотрудничеству.

Проехавший рядом грузовик слегка обдал Мишеля брызгами из еще не высохшей лужи. «Как будто святой водой окропили», — подумал Мишель и прочел на борту грузовика: «Меняю две новые покрышки на одну старушку». Ему нравились плутовские ругательства и природное остроумие мексиканцев, которые использовали для своего творчества не только заборы и стены общественных уборных. Причем это не вполне грамотное творчество не несло в себе грубой скабрезности, ненормативной лексики, которую так любили у него на родине. «Обгоняй меня слева, но прежде потрогай свой клаксон» — запомнилась ему другая надпись на заднике кузова городского автобуса.

А на белой стене в проулке синей краской было выведено: «Воспрещается испускать мочу. И другое, на что способно тело. Нарушители будут отправлены властям. Они накажут как могут!»