Юрий Папоров - Рыбка из «Аквариума»

Полковник Серко понял и оценил скрытое, но признание вины тогда еще молодого Мещерякова, который не выждал необходимого времени, чтобы прошел хмель, и сел за руль. Успех вскружил голову, растопил ледяную ясность рассудка, с которым разведчик не должен расставаться даже во сне.

Тогда костариканец был убит наповал, а полковник Пудов вылетел с переднего сиденья через стекло на мостовую, получил серьезные ранения и чудом остался жив.

— Первым, кто примчался к месту аварии, — в этом месте лицо генерала, как правило, наполнялось глубокой человеческой благодарностью, — и затем проявил более всех других внимания к нам, был атташе по культуре, сотрудник резидентуры ГРУ Юрий Миров, вам хорошо знакомый. Так ведь? Потом он изменил нашему делу. Не бежал, нет — изменил профессии. Но дело не в этом, главное то, что друзья в беде познаются. И это не то, о чем говорят: «Дружба дружбой, а табачок врозь». Из-за этого «врозь» мы много теряем. Конечно, вы руководите отдельной, самостоятельной единицей. И хорошо! Однако следует помнить, что Главное разведывательное управление Генштаба и Первое Главное управление КГБ, то есть военная и внешнеполитическая разведки, делают одно, общее и важнейшее для Советского государства дело.

Серко подумал, не вентилируется ли в ЦК КПСС вопрос о слиянии этих двух служб, как это имело место во время войны и принесло плачевные результаты, а генерал чуть откинулся назад на стуле и закончил:

— Продолжайте службу в том же духе, Петр Тарасович, и во всем рассчитывайте на меня.

— Служу Советскому Союзу! — поднявшись, отчеканил полковник.

— С усердием, Петр Тарасович! Вы служите исправно. Побольше документов! Побольше ценных секретов! — И генерал тоже встал и крепко пожал руку подчиненному.

Дома, разложив вещи и осушив рюмку «Наполеона», Петр вспомнил Мексику. Глория плакала, когда узнала, что ему предстоит поездка в Москву. То, как она сокрушалась, часто возникало перед глазами и звучало в ушах: «Ненавижу твою службу! Уедешь и не вернешься! Что стану делать с двумя детьми на руках? Умру без тебя!» Она была вольна в своих эмоциях и свободна в излиянии чувств, а он закрепощен присягой, жесточайшей дисциплиной, строжайшими правилами поведения, чувством долга, наконец! «Но я ее люблю! По-настоящему! — признавался он самому себе. — Это и есть счастье. И счастье в том, что я могу совмещать мою деятельность, работу с благополучным существованием семьи. Я офицер ГРУ, но я и человек! Тут не может быть противоречия. Кажется, Софокл говорил: «Кто хорош в семье, тот и хороший гражданин».

Он стал думать, как вернется в Мексику, обнимет Глорию, Аню, Ирочку. «Глории я привезу бриллиантовые серьги. Она их не станет носить, но пусть знает, подарок дорогой! Что еще я могу привезти из Союза, чтобы не было здесь импортом? Позвоню из Парижа и куплю все,' что она пожелает! Милая Глория, только теперь, очнувшись от деловой суеты, я чувствую, как соскучился по тебе! Девчонкам накуплю одежды всякой, игрушек. Хорошо, что на этот раз никто, даже Мещеряков, ни слова не сказал, что Глорию обязательно надо вербовать, заставить ее дать подписку «помогать мужу». В прошлый раз, когда Мещеряков представился ей генералом Сергеем Васильевичем, он Глории очень понравился, но, ак только заговорил о ее привлечении к работе, она возненавидела его. Как ее ни уговаривали, она твердо стояла на своем: «Никогда не стану заниматься этим делом!» И ведь ни разу не упрекнула, не подвела. Терпит мое частое отсутствие. Значит, понимает, «жалеет», как говорят на Руси. И я ее жалею. Люблю!»

— Вы меня очень порадуете и обяжете, если у вас есть записи молодого Кобзона, — сказал раскрасневшийся за ужином доктор Некрич в ответ на предложение хозяина дома, сделанное широким жестом в сторону шикарного магнитофона «Грюндиг». Они перешли из столовой в кабинет. — Он с чувством поет! И дело не в том, что он Иосиф, а я Моисеевич.

Родион и Петр, который был представлен историку как давний друг семьи, полковник Иван Дмитриевич, далекий от политики, улыбнулись дуэтом, и Родион сказал:

— С удовольствием, но Кобзоном мы, с вашего позволения, закончим вечер. Его надо слушать, а мне бы хотелось еще поговорить. Не возражаете против тихого Вагнера?

— О! Что вы! Это один из моих любимых композиторов.

Галя, предвидя намерение Родиона и понимая, что тема дальнейшей беседы не придется ей по душе, поставила на круглый столик рюмки и бутылку «Реми Мартена», разлила кофе по чашечкам из мейсенского фарфора и ушла в спальню смотреть кинофильм «Тихий Дон», в котором ей очень нравился актер Петр Глебов.

— Мы вот тут не сошлись во мнении с моим давним другом Иваном Дмитриевичем. Как все-таки по-вашему, готовил Сталин страну к обороне или, столкнув лбами Гитлера с Европой, намеревался нанести ему мощный удар в спину и стать хозяином положения?

— Видите ли, я вам конфиденциально скажу: наши историки теперь уже вынуждены соглашаться с тем, что Сталин готовил агрессию в целях «освобождения Европы». Однако мы утверждаем, что Советский Союз мог быть готовым к такому вторжению лишь в сорок втором. Мне лично представляется, что это был хитрый ход Сталина-Молотова, чтобы секретная служба немцев не волновала воображение Гитлера. Укажу только на два факта. Теперь уже доподлинно известно, что мы в день начала войны, в июне сорок первого, имели под ружьем с танками, самолетами, артиллерией и боезапасами тридцать одну армию! И все было готово, чтобы развернуть в течение месяца еще двадцать восемь армий. Это невероятная сила, по численности и мощи своей превышавшая все армии европейских стран вместе взятых. И второе. Размещение боезапасов на грунт в мае-июне означало подготовку к военным действиям в ближайшие недели. Красная Армия не возводила оборонительных линий.

— Да! К сожалению, это так! — Родион глядел на Петра взглядом, говорившим, что против фактов не попрешь. — Если Сталин думал обороняться, почему мы тогда активно строили пороховые, алюминиевые, патронные, снарядные заводы как можно ближе к западной границе?

— Советская историческая наука обязана искать объяснения того, что было и еще грядет, в истоках зарождения нашего строя, в том, что происходило в стране в начале двадцатых и. затем в конце тридцатых годов. — Некрич, как бы подчеркивая значение своей мысли, сделал паузу, которой воспользовался Петр.

— Конкретно, в чем?

— Видите ли, резкая смена одного слоя населения России, стоявшего у власти, другим на практике круто затормозило общее техническое развитие России, ставшей Советским Союзом. И, если хотите, тому способствовало однобокое, гипертрофированное развитие науки и техники чисто в милитаристских целях. Тот же революционный феномен явился причиной физического уничтожения лучшей части общества, самых талантливых, толковых, трудолюбивых людей, верных изначальной идее социализма.