Юрий Папоров - Рыбка из «Аквариума»

Ефимову, который ничего не понимал, что происходило вокруг, от постоянных уколов и с виду казался больным, советник посольства помог подняться по трапу и усадил в кресло салона первого класса. А шеф резидентуры был уже там и покинул борт самолета, лишь когда рабочие уже собирались откатывать трап.

Генерал Прожогин поехал домой, чтобы отоспаться, а полковника Серко отвезли в специальное психиатрическое отделение военного госпиталя в Покровском-Стрешневе и поместили в изолированную палату. Вечером Серко сделали внутримышечный укол, который снял действие предыдущих препаратов. Петр хорошо выспался, встал задолго до завтрака и успел обдумать свое положение и принять ряд решений. Прежде всего, точно определив, какое будущее ему уготовано, он приказал сознанию и душе вычеркнуть из памяти Глорию и девочек, не думать о них. Эта временная мера, как он считал, должна была сохранить ему половину сил сопротивления и освободить мозг для другой, напряженнейшей работы «Совесть моя чиста. Я не нарушил ни одного из двенадцати положений особой присяги офицера ГРУ, расписки, которую давал. Просто мое решение — ново. И, как все новое, вызывает протест у консервативно настроенного, безынициативного мышления. Вместо того чтобы должным образом использовать новую ситуацию в интересах дела, фактически ему наносится ущерб. Я не скажу этого никому — не поймут. Прав Миров — они рубят сук, на котором сидят. Наоборот, я принесу мои извинения за причиненное беспокойство. Двадцать лет нелегала за моей спиной! Я имею право на отдых?»

Утром первым, кто его посетил, был не врач, а ведущий психолог, известный всем «рыбкам из Аквариума», полковник Стрешнев. Ему давно было положено звание генерала, но злые языки говорили, что повышения ему не дают, чтобы полковник больше старался.

— Ну что, полковник Серко, ты понимаешь что наделал? — был первый вопрос психолога, который не счел нужным даже поздороваться.

— Во-первых, просил бы не тыкать! Мы с вами еще не успели познакомиться, и вы при исполнении обязанностей. Во-вторых, я ничего не скрыл, все предусмотрел и все бы претворил в жизнь, для того чтобы дело, которое, повторяю, не предал и которому по-прежнему остаюсь верен, торжествовало, как и прежде. Обнародуйте мой случай, и вы поймете по реакции подавляющего большинства людей, что я поступил как честный человек.

— Теперь, надеюсь, вы понимаете почему руководство ГРУ первым направило к вам меня? Вы просто сошли с ума!

— Я вполне здоров и в своем уме!

— Вам уже не дано судить об этом.

— Ваш намек меня не пугает! Я знаю, что трибунал ГРУ беспощаден, свирепее, чем в прошлом тройки НКВД. Природа его еще более скрытая, он не подотчетен закону, а только воле отдельных лиц. Согласитесь, что это не совсем справедливо в нашем самом справедливом в мире обществе.

Стрешнев от неожиданности поперхнулся, а Серко, который и без того знал, что их разговор записывается на пленку, теперь в этом окончательно убедился. «Пусть сразу знают, с кем имеют дело», — подумал Петр.

— Вы, бывший полковник Серко, оказывается, еще и инакомыслящий, диссидент! Теперь мне понятен истинный смысл вашего рапорта! — Психолог не был ни следователем контрразведки, ни дознавателем «Аквариума», он извлек из кармана серебряный портсигар заграничной работы и закурил. И, помолчав, продолжил:

— Преступление, которому нет прощения, — это измена родине! Я знаю, вы любили афоризмы. Вот что говорил в таких случаях Чернышевский: «Для измены родине нужна чрезвычайно низкая душа». Вам ясно?

— Я не предавал свою родину! Прошу это учесть! Мою любовь к родине, к женщине, которая хоть и отказалась нам помогать, но была верной двадцать лет! Она не совершила ни единого промаха, который бы мог принести нам вред. Если хотите, она достойна награды! Нашим орденом!

— Да! С психикой у вас не все ладно! Это ясно!

— Вы шутите, полковник! Да, мой последний поступок — рапорт — необычен. Пусть это неверный поступок. Но разве может один неверный поступок перечеркнуть все мною содеянное во благо моей родины? У меня два долга: один — советского офицера, сотрудника ГРУ, другой — человека, мужа, отца трех дочерей! Какой долг важнее? Первый я исполнил под завязку! И все, что было связано с ним, уйдет со мной в могилу. Я обязан исполнить мой второй долг: стать настоящим мужем и отцом!

— Вы соображаете, что говорите?

— Стоит ли тратить на меня драгоценное время? Требую встречи с генералом Мещеряковым, Зотовым, Петром Ивановичем Ивашутиным. Я устал! Поскольку я в больничной палате, я имею право на это! А вы не человек. Вы машина. Уйдите, прошу вас! — И Серко бросился на железную койку.

Вторым, кто посетил Серко в палате психиатрического отделения госпиталя, был человек, который сразу заявил о цели визита:

— Мне поручено возглавить дознание по вашему делу.

Прежде чем ответить, Серко пристально оглядел вошедшего. Увидел тучноватого для своих лет, розовощекого, по всей вероятности молодого генерала. На нем ладно сидел мундир, сшитый, скорее всего, по спецзаказу. Белоснежную рубашку с модным накрахмаленным воротничком, стиранную в спецпрачечной, он надел сегодня, и ясно было, что он менял сорочки каждый день. И сияющие глянцем полуботинки ему драили каждое утро. В тусклых глазах его не выражалось ничего, кроме собственного превосходства.

— Дело! Следственное разбирательство может иметь место при наличии состава преступления. Его нет! Честно поданный рапорт — это не преступление. Можно было отказать, и все. Неужели не ясно, что кто-то ошибается — и жестоко, что на моем примере будут запуганы другие. Все только учтут мой «отрицательный» для них опыт — быть предельно честным с начальством. Позвольте лучше мне выступить на широком партсобрании, и, если необходимо, я повинюсь. А нет, я должен все объяснить руководству ГРУ.

— Это все вы сейчас повторите дознавателю, — генерал распахнул дверь. — Входите, полковник, и приступайте!

Петр Серко сел на койку. Вошедший полковник держал стул в руке, под мышкой у него была красная кожаная папка. Пока дознаватель усаживался и раскладывал на коленях папку, Серко разглядывал его и думал: «Дорвавшись до власти — неважно какого уровня, — такие забывают все, кроме себя. Безраздельная власть… Кто держит ее в руках — презирает всех нижестоящих!»

— Значит так, Петр Серко, сразу предупреждаю: я — человек крутой! — «поприветствовал» его с ходу дознаватель.

Он мог бы и не представляться. Серко и сам видел, что такой мог в три приема осушить бутылку водки, закусить соленым огурцом и быть счастливым. Ни во что другое он «вникать» не способен и не будет. Убивать надо умеючи и, прежде всего, улыбаясь, вспомнил Серко наставление одного из «слонов» Академии. Такие вот и отправляли на тот свет в тридцать седьмом. А потом выпивали и закусывали.