Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

24 октября. Вчера состоялось открытие «Научного общества врачей Владимира» во вновь отремонтированном мною зале-церкви. Еще за час до начала я был в тревоге из-за задержки проводки электричества в зал и люстру, вывезенную мною из Москвы. Однако все удалось. Зал был эффектен, народу собралось много, был делегат из Иваново от облздравотдела. Председателем Общества выбрали меня. А заведущий Владимирским здравотделом доктор И.М.Борисовский, подойдя ко мне после заседания, сказал: «Обещаю Вам, М. М., пока я останусь на своем месте, не допущу ни одного плаката в эту залу». Я молча пожал ему руку.

Живу я «бурно». Иногда сам удивляюсь своей настойчивости и энергии. Недаром кое-кто из местных зовет меня «московским чертом»… А чего стоило мне «сколотить» научное общество и обставить его открытие и торжественно, и красиво… И вот я сегодня отдыхаю, взял ванну, напился вкусного чаю и раньше обычного лягу в постель. Осень стоит восхитительная… Иногда гуляю немного за городом. Это единственное, чем я себя балую.

Иваново. Село Богородское. Дом престарелых ученых. «Здравствуй, дорогой Миша! После более чем двухлетнего странствования я причалил снова к берегам "ДПУ", и мы снова оказались с тобою земляками. Хочу хотя бы еще один раз в жизни обнять тебя и побеседовать с тобою. За годы войны приобрел на почве плохого питания болезнь сердца и отеки ног. Хотелось бы и полечиться у тебя. Мой диагноз у здешнего врача: "алиментарная дистрофия". Жилищные и бытовые условия моей жизни здесь мало удовлетворены.

Желаю тебе сохранить работоспособность до конца дней твоих. Пожалуй, это самое ценное для человека. Обнимаю тебя. Лихоносов».

28 октября. Кокошкино. «Уважаемый М. М.! Вот Вы пишете:

Не это видят наши глаза. Во все щели худого дома пробирается холод. Дров на зиму нет. Сырые дрова в печке не столько горят и дают тепло, сколько шипят, пищат и дают дым по всему дому, требуя при этом столько времени, сколько не имеется. Животные требуют утепления. Огород под зиму нужно удобрить, перекопать — ведь жизнь поддерживается этим клочком земли… А одежда? А обувь?.. И очень отвлекает и увлекает прямая работа. Тридцать человечков, которых нужно научить мыслить, преодолевать трудности и приобретать привычку работать… И детские глаза, заблестевшие от радости, что и он понял, что и он может работать — редко забываются… Вот девочка, похожая на репку, так не хотела идти в школу, а теперь тихая радость светится в ее глазах при встрече со мною. "Ты наша мама (ведь им по 8 лет), только ты на нас совсем не ругаешься". А это желание угостить меня своим завтраком! "Попробуй — он ведь вкусный какой"… Вот мальчуган, так похожий на жука-плавунца, никак еще не поддается мне. "А разве ты будешь проверять, сколько у нас памяти накопилось?" — с серьезным видом спрашивает он меня. "Обязательно", — и объясняю ему, как иуду это делать. Задумывается, личико серьезное. Вызываю с более лучшим учеником его отвечать. "Нет, еще у меня мало памяти накопилось. А когда еще будешь проверять?"… Так незаметно, шаг за шагом, где игрой, где строгостью, двигаемся в работе. И как легко в это время загубить их. Но "Книга о Володе", сам Володя так много мне говорят всегда. Я помню ее постоянно. Хорошо, что Вы ее написали. А.Крюкова».

31 октября. Харьков. «Дорогой дядя Миша! Очень мы все обрадовались, получив Ваше хорошее ласковое письмо. Очень рады, что Вы все живы и здоровы, все работаете… А наша судьба за эти два года была ужасна. Началось с того, что мы все эвакуировались. Голодали, продавали вещи. Я попыталась пойти на село в 25 градусов морозу "на менку", как у нас говорят, но вернулась ни с чем, а только с опухшими ногами. Торговать мы не сумели. Огород нам ничего не дал. В январе свалился Николай Николаевич. Ему нужно тепло, покой, а тут от бомбежки обвалился потолок, вылетели все стекла. На дворе холод, снег, а спрятаться некуда. Запасов в доме никаких, и выйти на улицу нельзя. Пили растаявший грязный снег, так как от пожаров и разрушений снег был черен… Я до того дошла, что едва ходила. И вот тут-то пришла очередь Танюши спасать нас. Она бросила учебу и пошла уборщицей и судомойкой за стол и хлеб. Тяжело ей было, но приспособилась, делилась с нами каждым куском, и я отошла около нее, и отец поправился.

Теперь все это позади. Мы остались нищими, но живы и смирились. Пишу под коптилку. Электричества нет у нас два года. Рядом на счетах считает что-то Ник. Ник. Старичок он стал совсем, сгорбился, согнулся.

Ну, крепко, крепко целую Вас. Ольга Гайдарова».

В тот же день. Владимир. «Милая Татьяна Васильевна. Письмецо Ваше получил. Вы очень метки в Ваших определениях неустройств Вашей жизни, и я всегда ясно представляю Ваше бытие. А литературный талант Ваш от отца. Думаю, в другое время бы Вы писали.

Я дочитываю с наслаждением "Литературные очерки" В.В.Розанова. Изумительный он писатель. И сколько грусти, сколько мудрости и красоты в его писаниях!

И я принялся за свой скромный труд. Пишу главу "Медвежья Гора". Пользуюсь письмами того времени и получаю неизъяснимое удовольствие. Оказывается, использование старых писем в литературе называется "палеографией". Я этого не знал. Это мое писание очень скрашивает мои длинные одинокие вечера… А знаете — эта разлука с Анной Михаил., как никакая другая, показала нашу близость с ней. Мы оба скучаем и грустим друг о друге.

Работа и дела мои здесь идут так хорошо, что я и не ожидал. И правда, я прилежно поработал. Скучаю только о музыке. Оказывается, хорошая серьезная музыка есть только в Москве да еще в Ленинграде… Как это страшно и как грустно.

Падает снежок. Зима, но все же я и сегодня открывал окно… Днем был в городе и с радостью вернулся к себе. Вот уж действительно, я домашнее животное, и это от юности.

Ну, будьте здоровы. М. М.».

10 ноября (из дневника). Семь часов утра. Чудесное утро. Морозное, но солнечное и ясное. Листья еще не все опали. Не хватает антоновских яблок, крепких, пахучих, русских. Впрочем, многого не хватает. Жизнь нища и голодна. Третьего дня я приехал из Иваново, так там у меня в лучшей гостинице города в камере хранения выкрали сумку с едою. Пальто и портфель не тронули, еду украли. На вокзале по командировкам нам дали «обед». В глиняных мисках на первое что-то серое с капустою на дне. На второе — мелко порезанная редиска, на третье — в такой же миске «суфле». Мы ели это «страшное», а кругом нас ходили как-то просочившиеся в это привилегированное место молодой парень и женщина с детьми. Мы отдали им остатки, но хлеба дать не могли, ибо и сами не имели…

От поездки в Москву впечатление тоже сероватое. Москва очень скромно начинает зализывать свои раны. Жизнь там трудна. И старому, одинокому человеку совсем не под силу. Для жизни сейчас прежде всего нужна физическая сила.