Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

22 ноября. Таруса. «Дорогой М. МЛ Все собирался ответить Вам на Ваше письмо, но не удавалось. Дни коротки, и не успеваю. Много времени отнимают хлебные очереди, столовая и дрова. Последнее мне не по силам, и минутное дело отнимает часы. Вечерами ни читать всласть, ни писать не могу. Уже почти два года сижу с коптилкою. Глаза резко изменяют и болят, а окулиста здесь нет. Керосин кончился, с трудом занял поллитра. Приходится уже экономить и на коптилку. Перспективы проводить бесконечные вечера во мраке и холоде навевают ужас.

Моя семья вернулась в Москву в разворованную квартиру. Исчезло все, представляющее хоть какую-нибудь ценность. Из бумаг моих и книг устраивали костры для освещения "воровских действий". Что уничтожено из архива — могу определить я один.

Я сейчас ломаю голову над тем, что мне делать? Работу здесь найти нельзя. Пропуска в Москву пока получить не удается… Счастливая у Вас профессия. Куда бы Вас судьба не закинула, везде есть ей применение, и везде Вы нужны.

Желаю доброго. С.Цветков».

26 ноября. Живу под постоянной угрозой остаться без топлива для больницы. И тогда сразу сырой, холодный воздух в палатах, нежилые коридоры, замерзшие окна и… больные, не встающие с постели, одетые, кто во что горазд… И всем нехорошо, а мне, глав ному доктору, горше и хуже всех. Упущений моих здесь нет. И власти всякие, и партийные и не партийные, впрочем, таких теперь не бывает, знают положение больницы и помогают, как могут, но по мощь эта недостаточна. Весь Владимир без топлива — и общественный, и личный… И вот на фоне этого бедствия как-то в своем служебном кабинете в конторе между всякими деловыми и неприятны ми разговорами, я услышал «Трио» Чайковского с К.Н.Игумновым у рояля. Боже мой, как разбередило это мою рану… И понял я тут, между прочим, что провинциальное отупение — это не от провинции самой, а от людей, постоянно в ней живущих… И отсюда… надо их бояться и быть от них подальше.

Вчера выступал на большом собрании в театре с докладом «О донорстве и работе Станции по переливанию крови». Сошло очень успешно. Сегодня этот доклад передают по радио. Словом, шумим, братец, шумим.

27 ноября. Загорск. «Дорогой М. М., здравствуйте! Спасибо Вам за Ваше письмо. Как грустно, что мы не можем с Вами встретиться и поговорить об очень многом. Здесь никому не интересен тот мир идей, в котором я живу и дышу.

Я читал "Дмитрия Донского" Бородина и считаю его одним и* лучших исторических романов в нашей литературе. Он не хуже не только "Петра I" и "Степана Разина", но и многих классических вещей, как "Князь Серебряный", "Юрий Милославский" и др. Автор сумел дать почувствовать колорит, можно даже сказать, аромат эпохи и своим языком, и образами.

О преп. Сергии есть хорошая монография проф. Голубинского. "Житие Сергия", написанное его учеником Епифанием (было фототипически издано в конце XIX века). Об Андрее Рублеве есть интересное исследование И.Э.Грабаря, и есть много у Ровинского: "Обозрение Иконописания в России", у Буслаева и, особенно, у Муратова. Кстати, Вы помните замечательное стихотворение Гумилева "Андрей Рублев"?

По вечерам я много читаю. С Москвою связь слабая. Не хватает, ох, как не хватает полумиллионной библиотеки Московской Духовной академии… Увы! Это до счастливого момента нашего возрождения невозможно будет иметь. Сейчас перечитываю "Воспоминания" Репина. Изумительны его "Молитвы на Акрополе". Сколько грусти и горькой неотвратимой правды.

Слышал я, что умерли Р.Роллан и М.Метерлинк. Обоих я очень любил. Их мысли — мои мысли. И немало утешения в скорбях дали мне они. А вообще, живу, бродя по отрадным лугам воспоминаний. Горькая услада!

Желаю Вам всего хорошего. Сергей Волков».

29 ноября. Тбилиси. «Получила вызов из горздрава Владимирского с обязательством явиться к 1.XII. Я была больна, лежала (нас отравили в столовой). Немного оправившись, поехала в Тбилиси и там свалилась основательно — с рожей и флегмоной на ноге. Ясно, что выехать не могла. Это письмо пишу, лежа на постели. Вообще, выехать по вызову так скоро мудрено — ведь надо здесь закончить все дела и по работе, и по жизни. Спасибо Вам. Ваша Н.Вревская».

Иваново. ЦПУ. «Спасибо тебе, родной, за твои лечебные советы. Я их очень ценю. Вчера врач ясно поставил диагноз моего заболевания как эксудативный плеврит. Выкачала немного жидкости. Гноя нет.

Я вспоминаю эти дни наш гимназический сквер-садик, который был между зданием гимназии и оградой на улицу — его посадили на моей памяти. Посадкой руководил преподаватель Макеев Тимофей Матвеевич. К концу наших гимназических лет садик уже поднялся, а лет через 7–8 буйно разросся. Что с ним теперь стало?.. Желаю тебе здоровья, долгой еще жизни по примеру наших "престарелых", и крепко тебя обнимаю. Мыслями всегда с тобою, Д.Лихоносов».

5 декабря. Муром. «Мой дорогой друже! Я почти уверен, что мы с Вами никогда больше не увидимся, но это не мешает мне ценить в Вас своего друга, который всегда поймет меня и поддержит дружеской лаской, когда я в этом буду нуждаться. Дороги друзья детства и молодости, но они становятся особенно ценными, когда увеличивается плешь и седеют волосы.

Все холоднее становится в мире. Злоба и ненависть разливаются по Божьему миру и морозят старую кровь. Вы зовете меня во Владимир, и не так он далек, а сделать это совершенно невозможно. Я, как каторжник к тачке прикован, так я прикован к больнице. Больница не может обойтись без меня ни одного дня, да я как-то и не представляю себя вне больницы. Ведь хирургов в Муроме-то кроме меня совершенно нет. Нет уж, подождем — окончится война, тогда отдохнем и, Бог даст, повидаемся. Вот тогда "друг друга обнимем, рцем братие и ненавидящим нас простим". Ну, а Вы, дорогой мой друже, смогли бы вы приехать ко мне, принимая во внимание, что расстояние от Мурома до Владимира тоже, что и в обратном направлении? А хорошо бы посидеть и поговорить. Тем много. Если и хочется жить, то только, чтобы вновь повидать и вступить в общение со старыми друзьями… Ну, довольно. Пишите почаще.

Крепко обнимаю и целую. Ваш Н.Печкин».

8 декабря. Москва. «Дорогой М. М.! Как хорошо, что на Вас напало рвение писать. Конечно, Ваш досуг и уединение от родных и друзей надо использовать именно на это. Мне кажется, что тот, кто пишет, не должен никогда задаваться вопросом — кому это нужно? Если нужно ему самому, то будет нужно и миру, а если ему не нужно, то, конечно, и никому не нужно. Кстати, это нужно мне, и я надеюсь успеть прочесть прежде, чем умру.

Положение с топливом все тоже — нас не топят, но перебираться в темную переднюю не думаю. Я и раньше спала там больше от страха, чем от холода. Теперь немцев никто не боится, и я спокойно сплю в большой комнате, хотя и не у окон.