Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Любящая Вас. Т.Розанова».

30 января. Москва. «Приготовила тебе книги Барсукова о Погодине и решила написать несколько строк тебе, родной мой! Ни о ком я так много не думаю ночами как о тебе, и все построение моей жизни в последние годы, наши годы старости, около тебя. Дети по психологии так далеки, и мы для них так непонятны со своею усталостью и своим отношение»} к жизни, к людям, окружающему, что вспоминается, как никогда, вечная тема "отцов и детей" у Тургенева — это был лишь намек, в наше же время это стало трагедией.

Наш быт сейчас — разговоры о "коммерческих магазинах" и отсутствии продовольствия по магазинам даже литерным. И самый большой мой ужас — конец запасов картофеля. Последний мешок так угнетает, что и сказать не могу. Ну, будь здоров, родной, хороший. Мечтаю жить около тебя и никогда, никогда не огорчать ничем. Аня».

4 февраля. Владимир. «Милая Татьяна Васильевна! Письмо о Володе получил. Спасибо Вам за него. Я, помимо чтения Барсукова, усердно пишу свою книгу. Мне хочется этою зимою окончить основное…

Раннею весною жду к себе Анну Мих. с Марианною и уже обдумываю их размещение и быт. Живу я деятельно и внешне, и внутренне. Зима подходит к концу. Она была легка мне и так комфортабельна, как никогда. М. М.».

8 февраля (из дневника). Ночь. Второй день переживаю «трагедийную судьбу» крестницы князя Петра Андреевича Вяземского, дочери графа Сергея Дмитриевича Шереметева — Анны Сергеевны Сабуровой. Она год лежала у нас в больнице ради угла и стола. Год тому назад она ночью сломала себе ногу у шейки бедра. Ей 70 лет, сращения ноги не получилось, и она со сведенной и другой ногой — недвижима. Я ее заметил при первом же обходе больницы — ее выделял и облик, и манера держаться. Во Владимире при ней никого нет. Два ее сына в лагерях. Дочь выслана в Казахстан. Я дал телеграмму дочери о тяжелом состоянии матери, и, о чудо, ее отпустили, и она смогла забрать мать из больницы. Вчера я был у них, в жалкой комнатушке, на окраинной улице. Люди, знавшиеся с царями, подошли к трагической черте своего существования. И… ни одной жалобы, ни ропота, ни стона. А… в комнате не топлено… обеда не бывает… хлеба еще не получили. И с утра мать и дочь ничего не ели. Дочь Ксения Александровна пробыла несколько часов на рынке, продавая свои вещи, но никто ничего не купил, и она вернулась при мне с пустыми руками. Мать, утешая ее, сказала: «Плохое перед хорошим» и продолжала спокойно разговаривать со мною — умно и интересно… На стене у кровати, на которой Анна Сергеевна проводит свои дни, образа большие и маленькие. На столике у изголовья — молитвенник…

10 февраля. Иваново. «Дорогой Миша! Поджидал твое письмо с нетерпением. С плевритом я справился и хочу поделиться с тобою очередной моей "серьезной фантазией"… Я мечтаю, что наш Дом вернется в Ленинград и ты будешь иметь в этом Доме отдельную комнату и жить свободным от забот о пище и одежде, а заниматься тем, что будет по душе и по силам. Результаты самой добросовестной работы сейчас неизмеримо меньше по сравнению с затраченными на нее временем и трудом, и думаю, не стоит остатки дней так неблагодарно убивать на нее.

Напиши, что думаешь ты об этом. Д.Лихоносов».

10 февраля. Кокошкино. «Уважаемый М. М.! Новая вспышка энергии, и в доме 5 литров керосину. Но после энергии полнейший упадок сил и нервных, и физических. К тому же Катя моя заболела. Температура две недели 39. Нужен врач, нужны знания, чтобы не напрасно за много километров таскать больную девочку. Пошла сначала сама в нашу амбулаторию. Замок. Висит записка: "Врач уехал на курсы. Обращаться к старшей медсестре". Иду. Дожидаюсь: "У больной воспаление в легких. Самый кризис", — поясняет сестра. Узнаю в ней прежнюю техничку. "Какое же у Вас образование?" — задаю я вопрос. "Два класса сельской школы только. У нас лекарств нет никаких, лишь одни рецепты. Только Вы не приходите к нам по вторникам — врач выезжает в дальнюю деревню. По средам на комиссии, по четвергам на курсах. Воскресенье у нас выходной"… "Ну, мама, будем лежать дома", — говорит Катя. Пришлось мне лечить ее Вашими продуктами. Довольную улыбку выздоравливающий больной и улыбку матери — примите за свой счет.

Девочек своих я уважать могу. Уважают и другие, кто только знает их. Однажды приходит Катя. "Мамочка, как у нас одной девочке плохо: папа бросил, а маму положили в больницу. Ты подумай, мама. Девочка совсем, совсем раздета. У нас есть мои башмачки, мне они малы, пальтишко, в котором я пасла коз, — давай, отдадим ей". Видит по глазам, что я не согласна: всякая даже дрянь мне так нужна, а башмаки думала продать: деньги так нужны. "Эх, мама, тебе Мих. Мих. столько привез, разве ему-то самому не нужно?" Смелы, уверены в своей правоте эти серые глаза. Колеблюсь. "Ты не думай только долго, а сразу делай. Я сейчас позову ее сюда". Девочка через несколько минут приведена. Положение действительно плохое. Даже наши рваные чулки тут оказались роскошью — "мама-то в больнице".

Картина Вашего возвращения во Владимир так хороша, мирна и редка по современным условиям, что всем этим надо дорожить. Жизнь ведь страшна. Мы, вот, не успеем вытащить ноги — глядишь, увязла голова. Вытаскиваем голову — с ногами неладно.

Всего хорошего. А.Крюкова».

15 февраля. Тифлис. «Получила Ваше новогоднее письмо. Завидую уютной встрече 44-го года — "весело, сытно, пьяно". Ваши близкие все вместе и целы — у меня наоборот, и это делает совершенно несоизмеримым наше мироощущение. Какой Вы молодец, что прилежно пишете Вашу книгу. Я же после одиннадцатичасового рабочего дня + домашняя возня — в изнеможенном состоянии, читаю тупо и поверхностно что придется, ибо выбора нет. С очищением Ленинграда приходится думать, как бы перебраться туда, чтобы спасти квартиру. Ведь нельзя терять кров. Довольно этой "угловой жизни"… Вот все за этот месяц. Погода стоит холодная, ясная. Горы зимой красивее летних. Но как надоели дела и дела… Только утренние и вечерние зори дают минуты приятного отрешения от суеты. Спасибо за заботу и память. Н.Вревская».

20 февраля. Загорск. «Дорогой М. МЛ Вы как-то интересовались моим другом Татьяной Михайловной Некрасовой. Она работает в Толстовском музее. Господь послал ее мне, чтобы утолить мою безмерную боль о С.В.Олсуфьевой и сестре Варе… Узнала я еще об одной безвременной кончине — Михаила Владимировича Шика. Это замечательная личность еврея-священника. Скончался он в лагерях еще в 1938 году, а удалось это узнать только теперь.

Всего доброго. Т.Розанова».

27 февраля. Владимир. «Милая Татьяна Васильевна! Сидеть мне во Владимире придется, по-видимому, долго. Бумаги мои о "снятии судимости" вернулись обратно, правда, не с отказом, а с требованием дополнительных сведений. Впрочем, как никогда я понимаю, что мне не надо возвращаться в Москву. Реставрировать жизнь там не по силам и не по возможности мне. Володя понимал это давно, а и все еще "ершился".