Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Здесь у меня завязалось знакомство с Анной Сергеевной Сабуровой-Шереметевой. Старушке за 70 лет, но она бодра, умна, своеобразна. Беседовать с нею можно часами. Она вращалась всю свою жизнь в кругу лиц исторических — дурных или хороших, это уже другое дело. Сейчас ее жизнь полна лишений. Мы возбудили ходатайство о персональной пенсии ей, как внучке Лермонтова (прабабки были Столыпины). Ваш М. М.».

1 марта. Москва. «Дорогой М. МЛ На днях был у Ваших. Анна Мих. бедная, в грустном настроении — выключили свет. Вид у нее усталый, чувствуется, как смертельно надоело ей вечное выкручивание из трудных положений.

Побывал на выставке в Третьяковской галерее. Видел портрет Игумнова работы Корина. Общее впечатление от него хорошее, но не больше. Две вещи не понравились мне в нем. Первое — голова, вернее, лицо. Написано оно тоньше, мягче, чем все остальное, но если смотреть издали — голова пропадает, смазывается, и выражение задумчивости лица не разберешь. Если же подойти близко — лицо хорошо, но остальное резко, грубо, раздражает глаз, чувствуется картина, письмо. Второе — неопределенный с красным фон просто не нравится по цвету, глухому тону. Композиция хороша, руки нервные, живые… Очень хотелось бы с Вами пройти по Третьяковке. Работа с Вами в Чкалове и наши разговоры вечерами — свежи в моей памяти. Пишите мне, М. М. Ваши письма всегда большая радость для меня. Ваш Игорь Игнатенко».

6 марта (из дневника). Ночь. Только что вернулся из НКВД, куда носил целое досье по делу о «снятии с меня судимости». Помещается это учреждение в древнем Рождества Богородицы монастыре. Место молитвы на наше восприятие стало «страшным местом». Но народ там по-провинциальному добродушен, или он обертывался таким со мною. «Тов. Мелентьев до окончания войны все эти дела, пожалуй, не будут рассматриваться». — «Но я стар, ведь не доживу». — «Ну, Вы герой». — «Это верно, что я герой, но мне шестьдесят второй».

7 марта. В четвертом часу ночи разбудили меня к доставленному с железной дороги инженеру годов 25–27, рослому красавцу. Его толкнул на смерть паровоз. Он умирал, но был в сознании и последние его слова были: «Как я хочу жить, и я умираю». Прожил он у нас в больнице всего полчаса. Сестры и санитарки плакали над ним, а они видали виды. Мне тоже было жутко и страшно от этой смерти, но Боже мой, как это далеко по самочувствию от переживаний своего горя. Я мог тут же пойти и уснуть. Правда, не вдруг, правда, не очень спокойно, а все же уснуть.

А вечером сегодня «торжественное заседание» по случаю Международного Женского дня. Присутствовало 12–15 человек женщин из 155, работающих в больнице.

Окончил 10-ю книгу «Жизни Погодина» Барсукова. Читаю с наслаждением.

8 марта. Напряженный рабочий день, и к тому же «гость» с полудня. Из Коврова приехал Лебедев, знакомец еще из Алабино, из породы «чудаков». Уж лет 15 находит меня всюду, пишет всегда, а теперь вот, работая рядом, приезжает еженедельно — посидеть у меня на диване, полистать мои книги. Я потчую его рюмкой водки, пою кофеем, иногда кормлю, времени у меня на него нет, разговор идет урывками… И так до следующего раза. Он покорил меня своею верной привязанностью. К тому же, он порядочен, не глуп и своеобразен.

К трем часам пришла Ксения Александровна Сабурова. Мне приятно накормить и обогреть ее. Она во многом уступает своей матери и, особенно, в уме. Сегодня она мне рассказала: «Мама родила моего брата Алексея под день зимнего Николы, как раз, когда ударили в колокол ко всенощной, но не назвала его Николаем. С тех пор мама верит, что Угодник Николай глух к ее молитвам, что он гневается на нее за такое неуважение к нему, и она никогда, никогда не обращается к нему»… Замечательно! И это рассказывается ведь совершенно серьезно.

9 марта. С утра больничная конференция. Собираю я ее в помещении бывшей церкви. Там нарядно и торжественно. Первое время врачи и старшие сестры собирались неаккуратно и даже неохотно. Теперь зал полон. «Все места заняты». Привыкли и даже вошли во вкус. Собираю я конференцию раз в неделю, готовлюсь к ней и очень утомляюсь, т. к. «конференция — это я». Вечером заседание чрезвычайной комиссии по брюшному тифу. Выступал.

11 марта. Сегодня день рождения Володи, и ему бы было 40 лет. И был он «из таких», кому не идет ни стареть, ни быть старым… Думаю сегодня о нем чаще и больше обычного. Поминки по нем справил у Сабуровых. Я принес еду, вино, кофе, сахар. Пили вино из рюмок Володи и мило проговорили около трех часов у постели не встающей Анны Сергеевны. «Книгу о Володе» они обе прочитали.

Вчера было заседание Научного общества врачей. Я председательствовал. Заседание затянулось. Устал очень и отдышался уже ночью за Погодиным. Что-то сердит становлюсь и требователен. Тянуть за собою 200 человек сотрудников — дело нелегкое, да еще на нашем поприще — служения страждущему человеку… Скоро год, как я здесь. Год! Думаю, что и будущую зиму проживу здесь. А пора, пора где-то закрепиться на постоянно… Ах, если бы иметь свой угол!

17 марта. Владимир. «Милая Татьяна Васильевна! Конечно, Вы правы — я не одинок. Вы умница с каким-то чутьем — верхним или нижним — не знаю уж. И конечно, никакая семейная жизнь не по мне. И здесь около меня есть люди, в которых я чувствую к себе и заботу, и привязанность… И… все же на днях здесь был случай, когда погиб всеми уважаемый и любимый учитель (одинокий) оттого, что при нем не было просто своего, близкого человека, не было родной души.

Большое событие во Владимире. Открывается наш знаменитый собор. Прислан священник от патриарха, предполагается установление епископской кафедры. В связи с этим я перенесу свою поездку в Москву на Святую неделю, ибо служба здесь на Страстной неделе будет мне доступнее. Событие это ждалось и подготовлялось давно.

То грустное, что пишете Вы о бессонных ночах в очередях за хлебом, здесь не наблюдается. Хлеб доставать трудно. Хлопотно, но не "бессонно".

Спасибо за письмо. М. М.».

20 марта (из дневника). Самые твердые намерения — писать дневник ежедневно, хоть несколько строк — не удаются. Устаю, а кроме того, был занят подготовкой к двум докладам, да почитать хочется. Достал «Русский вестник» с 1857 года и с интересом его просматриваю. Сейчас закончил чтение статьи А.И.Шингарева «Жизнь и деятельность Н.И.Пирогова». Грустно, искренно, типично для 1910 года. Теперь бы так не написали.

В горисполкоме было назначено собрание верующих по вопросу открытия собора. Собралась громадная толпа. Начальство «задумалось» и перенесло собрание на другой день, не назначив точно времени. Все равно уследили и собрались.

Вчера побывал у Сабуровых. Слушал рассказы о прошлом. Хороший очень штрих. Граф С.Д.Шереметев с супругою Екатериной Павловной (Вяземской) перед сном читали Евангелие по очереди вслух. С. Д., читая, пропускал сцену с «богатым юношей» и сердился на Е. П., когда та все же прочитывала ему: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие». Сама Е. П. после революции и смерти С. Д. не приказала прятать ценностей. И когда к ней в дом на Воздвиженке заявился Цюрупа отбирать ценности, он нашел все на столе в ларце у кресла Е. П. Цюрупа забрал, вышел, а Екатерина Павловна перекрестилась и сказала: «Ну, теперь, слава Богу, и с богатством все покончено».