Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Сейчас пришла с кладбища. Поплакала там обо всем и обо всех сразу. Могилы бы надо привести в порядок, но денег у меня нет. Вы когда-то предлагали прислать мне на это — вот теперь и пошлите.

Работаю я много, очень много, но прожить на заработок мы не можем, и каждый месяц я что-нибудь продаю… В общем, долго не писала, и это, пожалуй, лучше было, но все равно пошлю это письмо.

Крепко целую, Ольга Гайдарова».,

9 мая. «Мой дорогой М. М.! Поздравляю Вас с днем Победы. Я около Берлина. Так далеко занесла меня судьба — от родных мест. Хочу посидеть и поговорить с Вами, хочу видеть Вас, но когда вернусь — неизвестно. Ф.Истомина».

13 мая. Москва. «Дорогой М. М.! Окончилась война, и можно надеяться, что Вы скоро вернетесь в Москву… У букиниста видел книги В.В.Розанова, в числе их — "О понимании" (800 руб.). Раньше никогда их не встречал. В Тарусу, увы, не еду — не по силам:, переезд, прописка, получение карточек. Сергей Цветков».

15 мая. «После заключения мира, я окончательно повернулась к жизни. Хочу работать, хочу людей, музыки и т. д. Доживаю в Лазаревке последние дни. В Москве зайду на Вспольный, как ни грустно быть там без Вас, дорогой друг мой!

Погода потеплела. Все сразу зацвело, но столь же быстро и облетает. Море не манит, красоты здешние не прельщают. Хочется на моховую кочку, в березовый лес с ландышами и кукушкой. Н.Вревская».

17 мая. Москва. «Дорогой М. М.! Поздравляю Вас с Победою, окончанием войны, Пасхой, весной… Весна очень холодная и мокрая, но это ничто в сравнении со всем остальным. Что такое пророчествуют владимирские старики? Мы тоже старики и говорим по-старинке: "Май холодный — год хлебородный". Что же Вашим старикам еще нужно? Ольга Павловская».

22 мая. Столбовая. «Милый М. М.! Спасибо за письмо. Я уже начала беспокоиться о Вас. Пенсию я получила, но на нее можно купить только молока, да и то изредка. Хлеб здесь, конечно, только черный, и очень плохого качества. В Пасху и молока нельзя было купить. Как я буду жить дальше, не знаю. Бог все устроит. Поработала несколько дней на огороде на полке и свалилась. Буду чинить опять белье. Больная я не выгодная, и ко мне может измениться отношение. Т.Розанова».

25 мая. Владимир. «Дорогая Ольга Александровна! Погода — "люблю снежок в средине мая…". И Анна Мих. не едет ко мне, и нет у меня Ваших "победных настроений"… Забот у меня полон рот… Ремонт, разные перемещения, всякая "злоба дня"… Впрочем, есть одно большое событие, относимое к радостным. Вчера некий чин принес ко мне в мои приемные часы в поликлинике индульгенцию с отпущением грехов, конечно, только прошлых, но не будущих… Да и еще радость — возможность, наконец, иметь отпуск. Так вот и держится какое-то равновесие в жизни. М. М.».

30 мая. Кокошкино. «Уважаемый М. М.! Огород вскопан, и посадила с девочками под лопату 2 мешка картофеля. Но наши планы посадить еще 2 мешка у школы, и тогда уже не будет так страшно жить.

Состоялось профсобрание. Эта организация за эти годы совсем распалась. Теперь же выслали представителя от района, чтобы произвести выборы нового селькома. Собрание предложило меня. Представитель из района замялся: "Она за три года не платила взносов, а в прошлом году явилась к нам с просьбой дать ей денег. Из кармана сейчас же мы не смогли ей предложить, а ожидать она не стала". Вношу поправки: "Мне необходимо было обуть дочь школьницу. Имелись талоны на обувь. Я просила дать мне талон. Мне отказали. Поезд отходил, ждать было бесцельно и неразумно — я и уехала"… Товарищи настаивают на моей кандидатуре… Благодарю за доверие, но отказываюсь тем, что мой костюм не позволяет мне это. А что представляет мой костюм — Вы знаете… Удалось отклонить свою кандидатуру. После собрания вновь избранный сельком предложил мне подать заявление в союз о помощи. Подала с просьбою помочь мне приобрести 6 метров подкладки. Но как и ожидала — безрезультатно: "В настоящее время все средства израсходованы, и в просьбе отказать". А состою я членом союза с 1918 года!!

Много думаю о Вашем отпуске за 4 года такой напряженной работы. Чем могу быть Вам полезной? Ведь Вы помогли мне сохранить веру в человека в такое ужасное для меня время… А мне вновь придется летом работать в колхозе: нужны дрова, нужно сено, а лошади только в колхозе. Как хватит сил справиться! Иногда падаю духом, но все думаю не о смерти, а о жизни и борьбе до "победного конца". А.Крюкова».

4 июня. Харьков. «Дорогой дядя Миша! Война окончилась, а жизнь все еще остается сложной. Перевод на деньги и письмо получила. Приглашение приехать на лето очень нас тронуло и обрадовало. Возможность провести лето в культурной обстановке с Вами и тетками — это просто замечательно. Но скорей всего опять придется работать в колхозе.

Крепко целую и благодарю за все. Ольга Гайдарова».

7 июня. Москва. «Дорогой М. МЛ Умер Сергей Николаевич Булгаков. Умер несколько лет тому назад, но узнал я только теперь. Умер он от рака горла. Ему сделали удачно операцию и вставили трубочку. Он мог продолжать служить священником и читать лекции…

Вот и уходит постепенно старшее поколение.

В том, что Вы не торопитесь возвратиться в Москву, — есть смысл, но многие из Ваших знакомых пожалеют об этом. К их числу принадлежу и я. Давно предвкушал удовольствие прочесть Ваши воспоминания. Надеюсь, вы дадите.

Всего доброго. С.Цветков».

14 июня. Столбовая. Психбольница им. Яковенко. «Дорогой и милый М. МЛ В библиотеке я прочитала учебник по психиатрии Неймана и очень расстроилась. Там написано, что шизофрения кончается всегда слабоумием. А у меня находят шизофрению… Утешаю себя только тем, что мне осталось не так уж долго жить. Напишите мне что-нибудь, чтобы утешить меня. Кругом меня все время грубая речь, ругань, вульгарные песни, и Вы не можете себе представить, как тяжело все это.

Один час в неделю я имею возможность ходить в библиотеку. Там сегодня прочла все о душевнобольных людях у Бундта. Там все не похоже на то, что у меня. Нужно не падать духом. Напишите, дорогой мой, что Вы об этом думаете. Вообще, не оставляйте меня письмами. Вы не можете представить, как важны мне Ваши письма, Ваше участие… Ведь многое, что относят у меня к болезни, объясняется тем, что я человек иной среды, иной культуры, чем те сестры и няни в больнице, которые окружают меня. Меня никогда не оставляют одну, боясь, что я покончу с собою — не понимая меня, что я стремлюсь к уединению не от того, что больна, а потому, что много есть о чем подумать. Достоевский в записках "Мертвого Дома" пишет, что самое тяжелое там для него была невозможность побыть одному. Я умудряюсь час-полтора побыть одной, но как это трудно сделать и чего это стоит. И это ставится мне в вину, как недостаток моего характера и признак моей болезни. Часто вспоминаю экзамен Володиных умственных способностей. Совсем аналогичное было у меня. Мое спокойствие приняли за ненормальность, не понимая его источника — крепкую веру и уверенность, что все, что ни бывает с нами, нам необходимо и полезно.