Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Жму Вашу руку, и да здравствуют больницы, во главе которых не бабы, а мужчины 45–60 лет. К.Славский».

18 февраля. Владимир. «Милая Ольга Александровна! Да что же это такое с Вами? Хворать, да еще крупозным воспалением легкого! Да ведь так, не спросясь, и умереть можно. А я написал раз, написал другой… И только вчера от Анны Мих. узнал, что с Вами. Поберегитесь, очень поберегитесь после пневмонии. Боюсь я Вашей нетопленной квартиры, Вашей неустроенной жизни. Эх, Вы бобыль, как и аз грешный.

В природе — "как ты, февраль, не злись", а все равно масленица на дворе, и среди дня капели и воробьи повеселели… Давайте, и мы повеселеем. Ваш М.Мелентьев».

20 февраля. Муром. «Дорогой М. М.! Каждый день собираюсь Вам написать, но работаю до 7 часов вечера, а дома темно, а если и дадут когда свет, то хватаешься за чинку, штопку и шитье. Живу отвратительно. В течение 4-х лет, что я здесь, — ни одной знакомой семьи. Прихожу "домой", и там две сумасшедших старухи. Послушаешь их, плюнешь и ляжешь спать. Ну, все бы перенесла, если бы была хоть маленькая надежда на мое "освобождение", а ведь и этого нет. Даже конец войны мне ничего не обещает… Хочется мне посмотреть на Владимир. Последний раз я там была с Володей в 27–28 году… Как быстро пролетели годы! И как, кажется, недавно было Алабино. Боже, как там жилось, и как там работалось! Напишите. Татьяна Бессонова».

22 февраля. Кокошкино. «Уважаемый М. М.1 Суеты, суеты без конца, и казалось бы, она все должна убить, ан нет — тоска по красоте остается, "и звук этой песни остался без слов, но живой"… Природа дает и отдых, и покой. Да еще работа с детьми — мелкая, кропотливая, но творческая и живая. Во время последнего обследования школы крупный методист заинтересовался моею работою и просил написать о ней. Это мои девочки и "Книга «у Володе" дали мне возможность понимать других детей и строить свою работу с интересом для них. Вот "Книга о Володе" живет, живет в моей работе… И Мила часто говорит мне: "Мама, надо бороться, иначе будешь, как Володя".

Неделю у нас бушевала метель. Потом сразу изменилось все, и настали тишина и покой в природе. Хочется думать, что и для людей должно наступить время, после всех этих метелей, тишины и покоя. Без надежды этой и жить не хочется. А.Крюкова».

29 февраля (из дневника). Сегодня уехал Сережа Симонов. Пожил он у меня неделю и пожил мирно, содержательно, со вкусом. Давно этот человек верно идет со мною нога в ногу, и я люблю его спокойно, просто, как часть самого себя. Грустно было, что негде было ему поиграть, а мне — его послушать. Владимир — город не музыкальный, хотя здесь и имеется старейшая в стране музыкальная школа. Впрочем, это, должно быть, не так. Имеется же прекрасный хор в Успенском соборе… А рояль и Бетховен просто не пришли еще к нам по нашей бедности и культурной, и материальной.

1 марта. Лазаревское. «Вот и ночь прошла долгая, бессонная, темная. Снова розовеет за морем край неба и свет, как-то неожиданно, врывается из-за горы. Еще холодно… Быстро затапливаю "буржуйку", готовлю мамалыгу, дети уходят. Я тотчас же готовлю (экономия) суп на обед, убираюсь. Затем час-другой пыхчу над глупейшим английским романом или ухожу в поиски пропитания. Задача эта томительна и трудна… День промелькнет быстро. Наступает тьма. Зажигается коптилка, при которой читать почти невозможно. В 9 часов все ложатся. Я же, придвинув к самому носу коптилку, читаю и пишу до позднего часа. И так день за днем. Иногда только письмо всколыхнет однообразие. Редко приятное письмо.

Погода резко изменилась. Шторм, холод, грязь, дождь. Все силы небесные против нас. Дом дрожит. Стекла звенят. Вдруг одно вылетает… Беда! Нечем заткнуть. Всю ночь топлю (с дымом). Утром заменяю разбитое стекло переплетом от книги… Вот как мы живем у моря… Дом разваливается. Тетка тоже. Меня терзают малярия и какие-то болячки по телу, должно быть, от плохого "питания". (Ненавижу эти слова — питание, витамины и т. п.) Здешний черкес на мамалыге, орехах и фруктах процветает, а мы, измотанные городом, нуждаемся в каком-то особенном "питании"…

За эти годы я увидела действительную жизнь. Оказывается, люди живут лишь "для себя" и "моя хата с краю"… Мир идей совершенно чужд. Книги редкость даже в так называемых интеллигентных семьях. Так было в Тбилиси. В Лазаревке еще упрощеннее. Газеты, радио — редкость. Церкви нет. Живут день за днем, подгоняемые заботой о куске хлеба на завтра. И таких миллионы, и диву даешься, как все же движется сложная государственная машина. Москва — голова, а остальное руки.

Несколько дней спустя. Погода четвертый день ясная, только холодно. Море тихое, лазурное. Зимний пейзаж с буро-желтыми тонами и снежными горами — хорош. Цветут розы, а примулы, крокусы и фиалки появились как предвестники весны…

Эх, кабы воскресить Алабино, поющий самовар, цветы, тишину и Ваш оживленный разговор. Н.Вревская».

5 марта. Муром. «Шлю Вам, дорогой М. М., свой привет. Хочу перекинуться с Вами словечком. Уж очень здорово я загружен. За февраль соперировал 99 операций. Это очень много на полтора врача, так как своего помощника я считаю за полединицы. Доказательством этому служит бывший на днях случай. Помощник решил срочно оперировать под видом ущемленной грыжи гонорейный орхо-эпидидимит. Хорошо, что я успел вовремя отвести вооруженную хирургическую руку от несчастного триперитика…

Так вот работа поглощает все мое время. Остаются какие-то жалкие обрывки дел и мыслей… Я всегда удивлялся на Вас, откуда Вы, черт возьми, берете и досуг, и энергию на все Ваши занятия… У меня нет ни того, ни другого.

Я вот не понимаю, как могут жить старики "атеисты"? Если бы не искренняя вера в Бога, которая так согревает душу, я бы задохся в окружающей нас атмосфере ненависти, вражды и какой-то уж совершенно бессмысленной злобы. Крымская конференция удручила меня объявлением войны всему германскому народу, германской культуре. Я понимаю, что с фашизмом, гитлеризмом и его кликой следует бороться, но объявить вне закона весь, германский народ, раздавить его, ограбить — вряд ли это честно и благоразумно. Как Вы думаете об этом, дорогой мой дружище? А как Вам понравилось выступление Ильи Эренбурга — ведь это же проповедь погрома, идущая из уст еврея? Черт знает что творится!

Позвольте Вас крепко обнять, дорогой друг, а весною, может быть, удастся и расцеловать Вас. Ваш Н.Печкин».

7 марта. Москва. «Глубокоуважаемый и дорогой М. МЛ Спешу Вам написать о Тане. [3] Татьяна Васильевна Розанова. — Примеч. автора. Таня через небольшой промежуток времени была направлена в Институт имени Сербского. Пробыла здесь до конца февраля. Комиссия признала ее психически больной, невменяемой и направила для принудительного лечения на Столбовую. Пока она была здесь, я 2 раза в неделю носила ей передачу. Сейчас дожидаюсь теплых дней, чтобы поехать в психбольницу к ней, повидаться и утешить ее. Настроение ее, судя по запискам здесь, было очень покойное и высокое, каким всегда отличается она в минуты самые тяжелые, самые ответственные. Она всегда обнаруживала в такие моменты внутреннюю ценность и просто героику. Сейчас она без передачи, и я беспокоюсь. Все, что мне будет известно о судьбе ее, я напишу Вам. Н.Розанова-Верещагина».