Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

М. М., приезжайте к концу месяца обязательно. Ждем с нетерпением. Сергей Симонов».

Кокошкино. «Последние дни старого года. Грипп, переносимый на ногах, вымотал окончательно. А тут новая забота — последние дни года, и… талоны все будут аннулированы. Как на грех, вышло распоряжение, первый раз за три года, получить по 400 грамм льняного масла и по 3 литра керосину. Ценность большая. Учителя соседних школ уже получили. Понадобилось четыре дня настойчивости и упорства, чтобы получить и керосин, и масло. Правда, масло порядочно отзывает керосином, но это не страшно: хорошая порция лука, пережаренного в этом масле, все выправит, и на порядочное время будет разнообразие в питании.

Сегодня суббота. Проверила, пока горит наша семилинейная лампочка, 60 тетрадей. Пока час-другой тепло, но скоро оно уйдет, и тогда жизнь замирает и одно желание — залезть под гору теплого в постель.

Напишите мне, каким путем Вы ездите из Владимира в Москву и обратно. Мы пробовали проехать в Загорск и вернулись обратно с жутким чувством — влезать приходится "тигром", пролезать — "медведем", лаяться "собакой" и вылезать "драной кошкой". А.Крюкова».

20 декабря. Алабино. «Продолжение, дорогой мой!.. Хотя должен сознаться, что тошно мне не только работать в Петровской больнице, но даже думать о ней и писать о ней.

"Значение врача в жизни и работе больницы"… Головин и после него Федюкина… Первый примерный мальчик, наделенный всеми добродетелями, аккуратненький, чистенький. Все его гладят по головке… Совершенно, однако, пустой человечишко, совершенно не авторитетный в больнице, лгунишка, самохвал… но ласковый теленочек и, думаю, за ласковость его больные "любили".

Вторая — аморальная Мещанка… И покатилась больница по наклонной плоскости, и катится, и едва ли остановится. И в каком виде остановится?!

Итак, война. Мужчины-врачи мобилизованы, но врачей в больнице еще достаточно — три человека, все женщины… В бабье царство добавился и я в чине консультанта. Федюкина — главный врач… Жизнь пошла в приличных тонах. Правда, Федюкина по-прежнему облагала подаяниями беременных женщин и женщин абортируемых. Но это происходило как бы где-то там, в особом уголке, и жизнь и лицо всей больницы не пачкало.

До осени больница жила почти нормальной жизнью. Врачи время от времени собирались на совещания. Снабжение больницы продовольствием и медицинскими предметами было удовлетворительным. Хозяйством больницы ведал — циник, жулик, пройдоха, умница — Сиваш (он был при Вас?). Про немцев жуткими рассказами еще не был насыщен воздух.

Изменился состав больных. Гражданское население выздоровело, почти целиком койки больницы заняли воины из частей, гото вившихся на фронт на полигоне.

Немцы быстро двигаются… Калуга, Можайск.

Я держался и держусь мнения, что врачи не смеют оставлять больных ни при каких обстоятельствах. Ни даже тогда, когда их жизни грозит прямая опасность. Противны мне те фигуры врачей, которые думают только о собственных животишках.

Калуга, Можайск… Вот тут-то и стало обнаруживаться, чего стоили тогдашние Петровские врачи… Паника, бегство. Повторяю — рассказов про немецкое варварство в то время еще не было.

Первая уехала врач еврейка, ссылаясь на то, что евреев немцы поголовно убивают. Вторая "храбрая врачиха". Она уговаривала санитаров больницы запастись револьверами, дабы в нужный момент стрелять немцев из окон бараков. Третий врач, захватив свою худобишку, так же убежал.

Продолжение следует. К.Славский».

25 декабря. «Продолжимте скучную историю.

Итак, врачи с фамилиями драпанули из больницы. Остались Федюкина, Славская и я, старец Божий, со старухою своею.

Опустели от воинов палаты. Местные жители перестали думать о своих недугах. Больница опустела. Кучечка хроников и хирург в бараке. Кучечка поменьше в заразном отделении, да десяток-другой амбулянтов, больше из беженцев.

А немцы все ближе и ближе. Занята Нара, занят Можайск.

Первого декабря хорошая бомбежка аэропланами района Петровской больницы. Две бомбы попали в больничные здания. Разбита амбулатория. Разрушена часть квартир персонала. Во всех зданиях начисто разбиты стекла. Больничное население попряталось в подвалы больничных зданий. Мою дачку заняли беженцы, которые, к слову сказать, ее (дай им здоровья, Боже) начисто обокрали.

В больнице остался я, две-три сестры и несколько санитарок. Дворники… Жизнь Петровской больницы после бомбежки не буду описывать. Перейду прямо к тому, до чего дошла теперь больница и какие силы и мотивы ее до настоящего положения довели.

После бомбежки не было поставлено никакой охраны больничного имущества, и все богатство больницы было расхищено. Белье и хорошие запасы материала для белья… На нем погрели руки, главным образом, Федюкина и кое-кто из среднего персонала. В эти же руки пошла больничная посуда. Мебель растащил низший персонал и столь любящее больницу население близлежащих деревень. Многое из мебели пожгли просто в печурках.

От библиотеки не осталось ни единой книги. Но что мне причиняет особую боль — это порча обоих микроскопов, ценности почти музейной. Один связан с именем А.Г.Архангельской, другой, Вы помните, был отдан нам почти бесплатно Л.А.Тарасовичем, имея на станке выгравированным его имя.

Дальше так. Терапевтический корпус хороша восстановлен военными и занят под гарнизонный госпиталь. Усилиями собственно больницы за эти три года отремонтирована только заново квартира главного врача.

Жизнь больницы пошла под одним влиянием: заработная плата безумна мала. Пайки ничтожны. Персонал должен сам своими силами и возможностями спасать себя и своих, если не сказать от голодной смерти, то от голода и последней степени нищеты. Вот на такой почве и развернулись "художества".

Обнимаю Вас крепко. Продолжение будет. К.Славский».

4 января. Встретил я Новый год со своими в Москве. Собрались: Любочка с дочерьми, все Долгополовы, К.Н.Игумнов и Сережа Симонов с женою.

Задача моя была накормить всех досыта. Напоить — это и доступнее. Жизнь в Москве продолжает быть трудной. Газа нет. Воды в доме нет… «Бабушка, — говорит Марианна, — нигде воды не дают. Ходила по всем соседям». Электричество строго лимитировано. Дров в обрез. На меня быт московский и тяжелое переутомление москвичей действуют угнетающе.

За три дня моего пребывания в Москве я никуда не пошел, ни у кого не был и просидел на диване у печки с воспоминаниями Ф.И.Буслаева. Воспоминания эти очень хороши…

Вернулся я сюда с радостью. На вокзале меня ждала бойкая лошадка в санях… В светлой зимней ночи высились громады собора и стены Рождественского монастыря… Ехали по Щемиловке, а над головой у обрыва старый храм бывшей семинарии… А вот и чудесно раскинувшееся колонное здание больницы. Светятся все окна… Старые каменные ворота с аркой… и все такое знакомое, близкое, потому что много труда моего и заботы вложено во все это. Встречают меня ласково. Сестры, санитарки — мы близки друг другу. Нас сближает многое — и работа, и отношение к ней, и то, что я не краду и ничем, для себя не положенным, не пользуюсь. Моя жизнь в коридоре больницы у всех у них на виду, каждое мое движение им известно. И меня уважают. А мое отношение к церкви и религии делает меня своим всей этой низшей братии.