Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

10 марта. Москва. «Дорогой М. М.! Ваша открытка до меня шла ровно 17 дней. За это время письмо могло бы дойти пешком взад-вперед.

О Тане я слышал, что она переведена в психбольницу — не знаю, для чего: для экспертизы или для лечения. Можно надеяться, что это ей поможет. Бывают случаи в жизни, когда психиатрическая больница оказывалась счастьем, и можно порадоваться за попавшего в нее. Некоторые и позавидовать имеют право. Сергей Цветков».

12 марта. Лазаревское. «Спасибо за открытку. В чем Ваша вина? Вы были, есть и будете образом, созданным моею фантазией, и не надо его материализовывать… Я ни в коем случае не хочу оборачиваться назад, ни в каких смыслах. Не хочется доживать дни мои совсем по-новому и по-иному. Житейские привязанности слишком связывают и отвлекают от главного. Тянет к жертве, жертве, и томится дух от духовной и душевной пустоты.

Вот Вы какой молодец, продолжая писание книги. Вот это действительно организованность внутренняя и внешняя. Я всеми силами стремлюсь к этому и работаю над собою… Хорошо бы нам серы езно и не спеша повидаться… Н.Вревская».

Передо мною десяток листов, наспех вырванных из тетради и исписанных то карандашом, то чернилами. Исписанных небрежно, наскоро, помеченных полевой почтой, без обозначения числа и месяца написания, и только на последних трех листках значится: Польша, Германия, Берлин. Я думал опустить их, не давать здесь, но за ними живой человек. За ним право двадцатилетнего знакомства и привязанности бескорыстной, дружеской и верной.

Николаша, Николай Михайлович Артемьев, деревенский мальчик из-под Алабино. Крепкая, хорошо слаженная семья. Отец, мой тезка, кустарь и крестьянин. Разумен, прост, деловит. Четыре сына, две дочери. Дом если не богат, то хорошо зажиточен. Николашу 16-летним мальчиком доставили мне в больницу с плевритом. С этого и началось наше знакомство. Это были 1924–1935 годы. Скоро деревня, где жила семья, была выселена. Пошли колхозы… Материальное положение резко ухудшилось, но старик держался еще и приспосабливался к новым формам жизни и ее требованиям. Запил старший сын. Николая взяли в армию. Семья оскудела работниками, но все еще держалась. Когда я вернулся в Москву после высылки в 1936 году, Николай тут же нашел меня и как-то привез отца полечиться. Но было уже поздно. Я увидел тень человека, изъеденного раком. Вскоре Николай остался старшим и стал запивать. Каялся, плакал, зарекался и пил. Началась война. Началась переписка.

«Многоуважаемый М. МЛ Получил Ваше письмо — за что от всего сердца благодарю. Зимовать в Берлине нежелательно. Мы все хотим закончить войну как можно быстрее и вернуться домой если не к своим женам, то к товарищам… Насчет весны… откровенно говоря, уже четвертую весну не замечаю ее природы. До того мы огрубели. Ну, а пока все хорошо — цел и невредим, хотя враг упорно сопротивляется. Еще наградили орденом Славы и медалью "За отвагу" — это за последние бои. Пишите, как живете. Бываете ли в Алабино? Какие смотрите вещи в театрах? Крепко жму Вашу руку».

«…Насчет того, чтобы выпить с Вами рюмку вина — это, конечно, неплохо. Я думаю, мы все же встретимся, ведь война на Западе идет к концу, но на Востоке, я полагаю, должна скоро начаться… и вот дадут нам перерыв, или нет… Трудно сказать, как я представляю свою жизнь по возвращении. Я представляю Вашу жизнь сейчас там, а свою не представляю и не думаю о ней. Это дело будущего. Недавно были бои. Штурмовали Кенигсберг. Сейчас все очищено, и мы в тылу. Что будет, увидим. На жизнь мало шансов. Еще раз наградили "Красной Звездой". Не знаю, придется ли носить. Пишите. С приветом к Вам…»

Польша. Полевая почта. «Шлю я Вам чистосердечный привет и желаю счастья и здоровья. Михаил Михайлович, давно нет от Вас письма, и поэтому скучно. Второй месяц я в госпитале — это после взятия Кенигсберга немножко контузило, но уж поправился почти. Имею возможность читать, и уже прочел "Войну и мир" и "В горах и лесах" и каждый день слушаю рояль. Начальник отделения женщина очень славная, тоже с 10-го года. Все пока хорошо. Можно надеяться, что с Вами выпьем рюмку водки».

Германия. «…Шлю Вам горячий привет и множество наилучших пожеланий в Вашей жизни. Как Вы живете? Теперь война ведь кончилась, и жить стало лучше и веселее. Ну, я живу, как и все солдаты. Насколько я помню, Вы ведь тоже знаете солдатскую жизнь. Теперь есть надежда возвратиться домой. Воевал я ничего, следственно, домой возвратиться не стыдно. Имею три ордена и медаль «За отвагу». Дадут еще два. Но вот плохо, что семьи моей осталось мало в живых. Два брата умерли раньше, и третий погиб на войне. Осталась мать-старушка… И вот как вспомнишь все прошлое, как жили раньше хорошо — так сердцу больно. Крепко обнимаю…»

Германия. «Примите горячий привет и наилучшие пожелания. Как Вы живете и как проводите свободное от работы время? У нас, конечно, обстановка изменилась. Теперь уже не спим в земле и раздеваемся, чего раньше на фронте не было. Находимся в лагерях, занимаемся учебой, что очень надоело, так что лучше два месяца воевать, чем один месяц заниматься. Сначала думали, что скоро отпустят домой, были все рады, но отпускают только стариков от 53-х лет до 40, а мне еще только 36, так что еще придется служить. Очень тяжела мне эта учеба — в голове то, что у молодых… Хочется хоть маленький остаток своей жизни пожить по-человечески. И нет никакого развлечения: "ни рюмочки, ни юбочки". Все одно и тоже: "Сердце пусто, празден ум, и томит меня тоскою однозвучный жизни шум". Жду от Вас ответа. С горячим приветом к Вам…»

«…Как протекает Ваша жизнь, и как Ваше здоровье? Дайте ответ на это письмо. Видите ли Ваших прежних знакомых, и кого? Жив ли Славский? Видите ли К.Н.Игумнова? Я живу сейчас неважно.

Очень скучно. На войне было веселее, и время шло быстрее. То поход, то в наступление, то вышел из боя жив и рад, что живешь на свете. А сейчас все одно и тоже — учеба и учеба. Домой пока не отпускают — наверно, будем ждать, пока закончится война с Японией… Жду ответа…»

Ну, конечно, я ответил, но ответа уже не получил… Что-то произошло, и не стало еще одного из многих хороших русских людей…

20 марта. Екшур. «Многоуважаемый М. МЛ Вы, вероятно, удивитесь, получив мое письмо, но на днях я получил письмо от брата Сергея, который спрашивает о Вас, и хотел бы узнать Ваш адрес и, думаю, был бы очень рад получить письмо от Вас. От Сережи почти три года не было никаких вестей, и мы, все его близкие, очень болели за него душою и не знали, что думать, и вот этим летом он объявился… Спрашивает он и о К.Н.Игумнове, но я ему ничего кроме того, что он жив, сообщить не могу. Летом, будучи в Москве, несколько раз проходил мимо его дома, однажды окна в его комнату были открыты, но зайти к нему я постеснялся.