Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Крепко жму Вашу руку. Т.Розанова».

16 июня. Алабино. «Мих. Мих., дорогой мой! В Вашей открытке не понял одного слова — репрессирован… нет его больше в сем лучшем из миров!

Разваливаюсь. Что ни день, уменьшаются силы. Не хочу жить и не могу жить.

Вас обнимаю крепко. К.Славский».

25 июня. Кокошкино. «Уважаемый М. М.! Два дня льет дождь, но и в такие дни не могу позволить себе такую роскошь, как написать Вам письмо. Наша очередь пасти стадо коз поселка в 60 голов, в 240 быстрых козьих ног. "Хоть умри, а выполнить это надо". Надо накормить и всех доставить хозяйкам в целости и сохранности. Но и мы пользуемся такими же услугами. Выручает тут Катюша. Два с половиною дня выдерживает с честью под проливным дождем. "Мама, мне надо справиться, и я почувствовала уверенность в своих силах. Вот посмотри, какие небольшие ребята справляются и как они уверены в себе. А мы с книгами удалены от такой жизни. А попробуй плохо накормить или рано пригнать — заедят бабы"… Да, бабы загрызут за плохую работу. Сами-то хорошо справляются, и нам надо. Работа в коллективе воспитывает прекрасно. Измочили всю одежду, всю обувь — ведь ни плаща, ни сапог в доме не имеется. "Кому до этого дело, мама. Надо справляться, надо быть сильны ми". Жизнь строга, и только скажешь: "Господи, пошли сил и здоровья". А.Крюкова».

27 июня. «Дорогой М. М.! Мы "сели на мель", безвыходное положение: нет ни денег, ни продуктов, ни топлива! Дожди мешали мне ходить на "барахолку", а частным образом ничего не продается. Если можете, одолжите рублей 200… За последние две недели мы очень бьемся. Стараюсь выскочить из создавшегося положения, но пока не удается. Я-то не беда, но мама очень ослабела.

Простите за беспокойство. Вы хотели нас забыть, а мы напоминаем о себе. Ксения Сабурова».

1 июля. Владимир. «Милая Татьяна Васильевна! Вы запретили мне писать на больницу, равно как перевести Вам еще денег… Я хочу ослушаться и деньги перевожу и пишу. О жизни Вашей в дальнейшем — не беспокойтесь. Я Вас устрою здесь, если Вы этого захотите. Мне очень нужен библиотекарь. Работа самостоятельная, одинокая. Угол я Вам дам и кормить буду. Не беспокойтесь об этом. Проехать сюда можно без пропуска. Выходите на волю, а там все "образуется".

У меня живут Анна Мих. с Марианною. Я им очень рад, и живем мы отлично. У меня, как всегда, много работы и никакой посторонней нагрузки выносить уже не могу. И устал, и постарел…

Напишите мне толково о Ваших делах — я не очень в них разбираюсь. И когда выйдете — напишите. Будьте здоровы и спокойны. М. М.».

20 июля (из дневника). Закружили дела и люди. Побывал наскоро в Москве и вспоминаю о ней «кошмарно». По-видимому, мне нездоровилось, я ничего не мог есть и только пил кофе, предусмотрительно взятый с собою. А лето уходит, и только последние несколько ночей теплы и лунны. Пишу о ночах, потому что дней я не вижу. А поздними вечерами мы с Анюшкою посиживаем на террасе у нее. Цветут и пахнут липы. Радио часто передает старенькие вальсы, а они нагоняют грусть о пережитом и часто думается, что зажились мы и пора, пора под холстинку… Но наступает утро, и жизнь вновь вступает в свои права и заставляет работать и бороться. Вот так и текут дни.

Жду Игумнова к себе. Он уже телеграфировал мне, что свободен.

6 августа. Алабино. «Дорогой М. М.! Получил Вашу открытку. Хочу дать коротенький, но, сколько могу, полный отчет о своем положении.

Анна Иосифовна (жена) умерла 6 мая, через две недели после моего ухода из Петровской больницы. И это вышло даже очень хорошо, ибо умирала она очень тяжело, и агония тянулась бесконечно долго. Не любила Анна Иосифовна говорить о своих болезнях. Какие-то боли в области желудка после всякого приема пищи, поневоле не весьма квалифицированной. Желудочное кровотечение и затем медленное, медленное таяние — под морфием, который мы для нее не жалели… И умерла, и зарыта в землю на старом Петровском кладбище, рядом с могилой сына Костика.

И горе не умершим, а оставшимся. Я живу пока в своей "келье под елью". Хочу, чтобы московские внучата провели лето так, как это было при жизни бабушки.

Я и стар, и дряхл. По совести полагаю, что ни к какой работе больше не годен. Ни к какой. Переутомился работой в годы войны, устал от самого факта войны, устал от разрушения до состояний помойной ямы Петровской больницы. Последнюю каплю в стакан положила смерть Анны Иосифовны.

Устал от войны… Старческие мозги видели в ней — не победы и одоление, не торжество "свободолюбивых, мирных демократических наций", а миллионы убитых, в жестоких муках погибших людей и… только. И ничего больше. И пускай бы то были старые люди, вкусившие от древа познания добра и зла. Дети, много миллионов маленьких деток, даже не подозревающих о существовании такого дерева.

Не много, но все же я видел и муки раненых воинов, и этих, пострадавших от войны деток… В Петровской больнице пребывали медсанбат и санитарные роты, и полевые госпитали. Последние, главным образом, размещались в хирургическом бараке, где в рентгеновском кабинете (бывшем) имел приют и я после бомбежки больницы. Каждые сутки прибывали сюда 200–300 раненых. Часто ночами здесь оперировал. Оперировал больше только раны живота и головы. Каждая партия оставляла 8—11 человек умершими. Барак был на 15–20 коек, вмещал 200–300 взрослых мужчин. На полу, в коридоре, на носилках плечом к плечу… И что любопытно, и что поистине страшно и жутко — эти изуродованные люди говорили, что они попали в рай… Спят, но не от морфия… Зрачки широкие, широкие…

Немцы стали отступать… И вот почти от Смоленска к нам повезли пострадавших из мирного населения… Тоталитарная война!! Тут были и раненые, но больше было обмороженных, проведших зиму в холодных "убежищах". И это было жутко еще более… Не помню я всех оперированных мною когда-либо больных, а этих даже очень помню… Девочка 6-ти лет Лиза и брат трехлетний Володя. У девочки чуть-чуть обморожены ручки, а у Володи обе ноги до половины голени обморожены начисто. Ампутировал обе ножки… Из Нары дети одной семьи — старшая девочка, прехорошенькая — обморожены обе ноги, ампутировал. Лет ей было 13–14. Брат 10-ти лет — глубокое обморожение обеих пяток, сестренка 5—6-ти лет — обморожены пальцы на обеих руках… Ампутировал… Что это? Операции? Врачебная помощь? Или преступление?

Палата женская. На одной стороне 4 молодых женщины. У всех четырех только три ноги и семь рук. Ноги ампутированы в середине бедра. Рука вылущена в плечевом суставе. Врачебная помощь? Не лучше бы просто умереть без такой помощи?

И много, много всего другого.

Кажется, стар. Кожа должна быть толстой. Мозги пропитаны известью. Кажется, все эти чувствительности, жалости, чужое горе не должны тебя смущать. Не тут-то было! Суммируясь, накопляясь, все это довело меня в конце концов до полного изнеможения, до полной прострации.