Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

6 декабря. Кокошкино. «Хочется, уважаемый М. М., поделиться с Вами радостью. Приобретены новые валенки за 700 рублей. Понять и оценить это можно после того, как походишь по снегу с голыми пятками да посидишь 8 часов в нетопленном помещении школы… Да… 700 рублей! Вещь очень серьезная. Когда мы сложили с Милой наше месячное жалованье, нам не хватило на валенки 200 руб. Нашлись люди которые выручили. И вот, валенки есть. Кости не ноют от холода. Носим мы их с Милой, т. к. работаем в разные смены. Нужна еще шубенка. Выйти из положения возможно: после дяди имеется шуба, но за работу надо 400 руб. Но такой жесткий режим экономии два месяца — невозможен. Появляется неудержимое желание хотя бы по выходным дням напиться чаю с сахаром. Пока выхожу из положения, надевая две опорки — один плох в одном месте, другой в другом. Все это скрепляется веревочками по талии и груди. Конечно, лишь большое уважение ко мне позволяет мне работать в таком виде… Рада за всех, кто пользуется сытостью и теплом, а еще больше за Вас, что Вы и другим можете это дать. Ну, а меня свет и тепло, вероятно, встретят лишь при переходе в другой мир. Физические силы таковы, что порой нет сил держать ложку, а делать надо все самой: колоть дрова, поднимать тяжелые мешки, даже плотничать. Если же хотите чистого белья, то ночь для стирки: употребляю лекарство — довольно крепкий чай с молоком и, если возможна такая роскошь, немного сахару. Чай стал сильно влиять. Порой думаю — ну зачем это дети? Какой смысл их иметь и столько в них вкладывать? Сама себе отвечаю: лишь зажегся огонек новой жизни, только тут она узнала, сколько сил и огня в ней оно скрывало.

Ну, будьте здоровы. А.Крюкова».

18 декабря. Палатка. «Дорогой М. М.! Все жду Вашего письма. Надеюсь, что Вы все-таки пишете, и письма где-то блуждают.

Моя жизнь с половины ноября опять изменилась, и на этот раз к лучшему. Я опять музыкант-пианист того же клуба, через который пришлось пережить столько беды и проработать несколько месяцев молотобойцем. Правда, зато я теперь имею еще одну специальность — может быть, пригодится когда-нибудь.

Я все терпеливо жду своего возвращения к прежней жизни, и пока все тщетно. Грехи мои все не пускают меня в рай. Очень это грустно! Ведь годы все идут и идут, и так незаметно состаришься. А пожить еще хочется, ведь пожил я еще очень мало.

Как-то Вы живете и чувствуете себя? Я Вас представляю все таким же жизнерадостным, веселым, остроумным, как и встарь… Как себя чувствует К.Н.Игумнов? Я слышал, что он продал один рояль, и представляю это себе как очень большую нужду и неблагополучие. К. Н. я никогда не забуду и всегда буду его прославлять, хотя слава его и без меня велика.

Хорошо бы, мне удалось прочно и надолго остаться у пианино, от этого зависит вся моя будущая жизнь. Но благополучие в моем положении неминуемо влечет за собою новые беды, и я всегда нахожусь в ожидании таковых. Часто я удивляюсь, почему я не сошел с ума, а наоборот, еще умею быть веселым, смеяться и по-прежнему любить жизнь.

Как мне хочется скорее Вас увидеть и провести с Вами так же мило и хорошо время, как, кажется, совсем недавно в Алабине. Доживите обязательно до моего возвращения. Сергей Коншин».

31 декабря (из дневника). Сегодня мне пошел 64-й год. Когда не считаешь слишком важным ни жизни своей, ни своей особы — смерть не кажется страшной. Страшнее старость. Но что же мне пока жаловаться на нее? Я здоров, я работаю… А там, что Бог даст. У А.В.Никитенко я прочитал: «Думать постоянно о трудностях своего положения — это только усугублять их». И вот я не хочу думать и считать, что некоторая доля легкомыслия, даже после 60-ти лет, очень полезна в жизни.

«Жить — не значит предоставить лодке плыть по течению, а значит неусыпно бодрствовать у руля».

1 января. Муром. «С Новым годом, дорогой М. М., друг мой. Шлю Вам самые лучшие и сердечные пожелания, главным образом, здравия и мира душевного.

Мы со старухой живем по-прежнему. Живем воспоминаниями о милом прошлом, не смеет роптать на настоящее и побаиваемся будущего, неизбежно связанного для нас с потерями и скорбями.

Провел отпуск в Москве ужасно. Повидал старика — Конст. Георг. (Славского). Погрустили с ним о прошлом, и тепло стало у меня на душе от ласкового взгляда его умных глаз.

Был в Художественном театре, в Третьяковке. В консерватории слушал 4-ю симфонию Рахманинова и его поразительные "Колокола". Сидел, как очарованный. Слушал 3-й фортепьянный концерт Рахманинова, исполненный Игумновым. Старик меня поразил: какая мощь, какая рафинированная красота отделки. Так и хотелось как психопатке броситься к нему и расцеловать его. Будете ему писать — скажите ему от меня сердечное спасибо за истинно художественное наслаждение, которое я получил, слушая его.

Будьте здоровы. Крепко-накрепко обнимаю и целую Вас. Н.Печкин».

3 января. Алабино. «Дорогой М. М.! С Новым годом! Какая неприличная чепуха — 76-й раз видеть, как увеличиваются дни. 76-й раз, как они начинают уменьшаться… А дней-то и ночей-то сколько. Не сочтешь. И все же, ей-богу, не понимаю, зачем и для кого, и для чего нужна была эта скучная канитель!

Несмотря на такое настроение все еще раз: с Новым годом. И долго, долго живите… К.Славский».

15 января. Бухта Нагаева. «Мой дорогой М. МЛ Так все и нет от Вас вестей. Это меня огорчает. Во-первых, так хочется услышать Ваш голос хотя бы и на бумаге, а во-вторых, очень беспокоюсь — живы ли Вы и здоровы, и все ли с Вами благополучно?

Как безумно давно мы не виделись с Вами, и как я мечтаю о нашей встрече. Но судьба продолжает быть ко мне жестокой и будет такой впредь. Я что-то начинаю терять надежду на перемену своего положения. Разумнее всего, конечно, в моем положении — полное смирение и отрешение от всех надежд и мечтаний. Жизнь все равно уже прошла. Правда, чувствую себя еще очень молодым и бодрым, но это уже остатки… Я уже Вам писал, что опять вернулся к музыке. Это, конечно, удача и возвращение к благополучию. Но работаю я не как музыкант, а как тапер и халтурщик. Приходится Бог знает какой музыкой заниматься. Но во всяком случае это не работа молотобойца.

У нас теперь очень хорошо работает радио и прекрасно слышно Москву. Но я все время занят в клубе и попадаю только на бой часов Кремлевской башни.

Я все время очень горюю, что Константина Николаевича (Игумнова) я уже, наверное, не увижу и не услышу. Ведь до ста лет он не будет жить.

А как не повезло моим обоим братьям — оба овдовели. Вообще, над нашей семьей тяготеет рок — она почти вся погибла. Из жителей Чистого пер. буквально остались рожки да ножки.

Несмотря на то, что прошли многие годы, я всех помню из круга моих знакомых. И рад бы забыть — да сил нет забыть. Это плохая сторона человеческого устройства, что не в силах побороть потребность вспоминать. Может быть, для этого нужны новые увлечения, привязанности, интересы, а главное, конечно, чтобы настоящая жизнь была не хуже прошлой. Ведь у голодного человека всегда над всем преобладают личные воспоминания о съеденной когда-то пище вкусной и обильной.