Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Престарелые проявляют большую телеграфную и эпистолярную деятельность, чтобы вернуться в Ленинград, где освободилась часть их помещения.

Условия жизни здесь не хуже прошлогодних, и по моему мнению, старикам нашим нужно Бога благодарить.

Пиши. Обнимаю. Д.Лихоносов».

12 декабря (из дневника). Вчера среди ночи телефонный звонок. Голос Анюшки: «Миша, умерла Люлечка!» — «Какая Люлечка?» — я не понял и не мог да и не хотел понять, что умерла милая, так крепко привязанная к сердцу — Людмила Нифонтовна Долгополова-Маслова.

«Завтра ее будут кремировать, так как в Новодевичьем не хоронят больше трупов…» Голос из эфира умолк. Голос такой родной… Анюшка забеспокоилась — я не мог две недели к ней дозвониться…

И страшная весть о смерти, и забота о мне живом — слились в одно…

Уснуть, конечно, я больше не смог. И ночь, и утро, и сегодня день мысль одна — «кремация»… Это уже совсем «ничто». Когда дорогое тело бездыханное, но все же образ любимого, покрывается могилою — Вы знаете, Вы чувствуете, что оно там есть, покоится… А здесь «ничто», горсть пепла…

А человек Людмила Нифонтовна была большой душевной тонкости… Остроумная, живая, элегантная… Всегда в черном шелке… Веселая… да, веселая, но в этом веселье всегда чувствовался, как и в ее комнате, — траур…

Ее первый муж литератор Батуринский Василий Павлович был намного старше Л. Н., но они были «единое». Он долго болел туберкулезом легких и умирал, как тает свеча — грустно, тонко, тихо…

Много лет спустя давняя дружба с человеком много моложе ее перешла в союз, ничем формально не связанный… Петр Павлович Сементовский — красивый молодой военный, коммунист, был на уровне Л. Н. по своей культуре, тонкости душевной организации, деликатности. Я помню единственный его приезд в Алабино и каюсь до сих пор, как мы тогда, и я в частности, не пощадили коммунизма П. П. А он молчал и знал свое, чего не знали мы. Очень скоро после этого он покончил с собою…

Людмила Нифонтовна была частой гостьею в Алабино и живала там подолгу, переживая свои душевные тревоги… Их дружба с Володею была изящна и мила в своих очертаниях. Они нашли свой тон, свой язык. Л. Н. понимала Володю и никогда его не осуждала. Она, одна из немногих, и хоронила его…

И вот я в последний свой наезд в Москву не навестил ее как обычно, и даже не позвонил по телефону ей… А знал я, что хрупка она, знал, что больна она… «Это значит испытывать приближение рока, заключенного в противоречии поступка».

В.В.Розанов говорит: «Старость, в постепенности своей, есть развязывание привязанности». Это глубоко и верно, и глубоко трагично.

Голубушка Людмила Нифонтовна, да успокоит тя Христос во стане живущих и врата Райская да отверзит ти…

28 ноября —13 декабря. Москва. «Дядя Миша! Из Вашего письма дошло только одно слово "Ирен". Как много напомнило оно — Володя, Алабино, Ваша комната в Москве, Медвежья Гора… все то, что осело в числе самых дорогих воспоминаний глубоко, глубоко внутри… Любовь моя к Вам тоже отсюда… На этом бы хотелось поставить точку, ибо, как говорил Володя: "Не любит, ох, как не любит Михо, когда с ним не соглашаются"… Он дерзал, дерзну и я — на 35-м году своей жизни…

Два письма почти в один день — от мамы и от Вас. Я бы сказала так — одна тема у двух разных композиторов. Главное, тема — от нее не уйдешь. Тема — это я. Каждый из Вас придумал свой образ, который так не похож на действительность… больно, почти драма — плохая, такая, сякая… Попробуйте взять да понять такую, какая есть, принять эту "злую действительность". Ведь 35 лет, и вся такая. Ведь знаете — есть люди "сами по себе", с ними ничего не сделаешь… Я с ранних лет такая и любила Володю без памяти за то, что он это понимал.

Самые близкие самых дорогих не критикуют. Их просто любят. Милый, родной Михо, я очень люблю Вас. Очень часто последнее время Вы делаете мне больно, но я никогда не разлюблю Вас.

Мама. Отбросим меня. Душа мамы с Вами. Ей скучно. С нами ей скучно, ибо с нами нет радости, ибо характеры у нас похожие, ибо есть у нас "дело", которое отнимает нас целиком… Маме нечем "жить" с нами. Она приехала в Москву, оставив душу у Вас, и все, что она делает, делает "без души", чего раньше не было. "Хозяйственный долг", Марианна, заботы — все это "ценности", которые нужно переоценить.

Тетя Люба в этом отношении живет проще без надрыва — не делая "главным" то, что не следует делать. Жизнь заставляет сейчас пересматривать эти "ценности", ибо они настолько сложны, что на них не следует обращать внимания. Я называю это "инстинктом самосохранения".

13 декабря 1944 года. Писала, как думала, помешали и думать, и писать.

9 и 10 декабря страшны смертью тети Люли. Мне безумно тяжело. Она, единственная из всех, последние полгода давала мне и тепло, и ласку. Мне стала она за последнее время особенно дорога — и вот ее нет. Вероятно, за всю жизнь я не наплакала и половины тех слез, которые пролила за это время…

Мне очень трудно жить сейчас. Я не могу жить только ради семьи, Марианны, но я бы не жила уже, если бы не было их. Мне кажется, что я нужна им… Вот и ясно, по-моему… Не всегда держу себя в руках — верно, от боли, которая иногда прорывается. Кроме Вас, у меня нет никого (мама, отец, Вы, дочь), и только любовь, долг, сознание того, что без меня будет еще хуже, заставляют делать минимум жизненных движений.

Разве я живу? Разве я работаю? Я заставляю себя двигаться, что-то делать, читать… Не заставлю — буду смотреть в одну точку часами. Скажите, где сопротивление… Почти год я борюсь с этим состоянием и с каждым днем хуже, а не лучше.

Голова налита свинцом… а что уцепиться, родной, скажите.

Пускай мама, Вы будете со мною немного поласковей… мне будет чуточку легче… Критика, сплошная критика и недовольство..

Такая, какая есть, Ирина».

17 декабря. Москва. «Дорогой М. М.! Мы надеемся с Наташей на Ваш приезд к Новому году и начали уже отсчитывать дни. Их осталось не так много. А вообще, все время приходится отсчитывать дни: ждем отдаленную весну, ждем 22 декабря, когда дни начнут удлиняться и этим дадут некоторую моральную поддержку. Ждем каждое воскресенье, когда не надо рано вставать и можно лишний часок провести в теплой постели.

Последнее время "перенапряжение", о котором Вы пишете, достигло у меня крайних пределов: я не спал ночами, зато дремал днем и не в состоянии был работать… Тут я решил бросить все и поехать на неделю к Вам — посидеть в тишине и одиночестве в тепле и со светом. На счастье, я заболел, дела бросились сами собою, а я отсиделся дома, отдохнул и теперь изменил стиль работы. Но мысль о поездке не оставил, а только отложил до свидания с Вами.

Музыкальный сезон идет вяло. Симфонических концертов мало. Играют и поют больше солисты. Много играет Софроницкий. Начал выступать, и с большим успехом, Нейгауз. Константин Николаевич Игумнов ходит взъерошенный и хмурый. Собирается договариваться с Филармонией о концертах. Ревнует концерты других. Собирается Вам писать.