Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

В московской жизни много удобств — и газ, и белый хлеб, и много другого, но на мой взгляд, в ней еще больше неудобств, которые очень усиливаются лишним человеком. Я все время чувствую в Москве причиняемые мною неудобства и оттого устаю от нее больше обычного и с радостью возвращаюсь к себе.

Дорога сюда прошла гладко. Сел в первый же автобус, в вагон ж. д. вошел не спеша, и были места даже у окошек. Почитал три часа и очутился в Серпухове. У вокзала машины на этот раз не оказалось, и я пошел к бору, где и сел на грузовую машину до Тарусы. Дома я был в 6 вечера. Дом я нашел в порядке, чисто, тепло. Тут же самоварчик, а затем камин и мытье у него, чистое белье, чистая постель и удивительная тишина, и отсюда в телеграмме тебе — "наслаждаюсь". Я и в самом деле наслаждаюсь и благодарю Бога за все.

Новости здешние: с 1 февраля пойдет автобус от вокзала в Серпухове до Тарусы и обратно. Вот тебе разрешение дорожного вопроса. Сколько раз в сутки он будет ходить, не знаю, но лиха беда начало. Жизнь не стоит на месте — все течет, все движется.

Снегу в полях мало. Зима с оттепелями, боятся за озими. Суши сухари. Пригодятся. Сейчас это доступно и возможно, особенно в Москве. Подводя итог московским впечатлениям, скажу: я понял Вашу жизнь с Любой с Вашим окружением и Вам не завидую. Жизнь московская — "искусственная жизнь". Она выхолащивает и душу, и тело. В ней люди часто в тягость даже себе. А вечная суета этой жизни — она просто невыносима.

Ну, Христос с Тобою. Поцелуй и поблагодари Саввича. Миша».

28 января. Ленинград. «М. M.I Неожиданно появились деньги за когда-то сделанный перевод, и я начинаю думать о поездке к Вам. В марте будет светлее и теплее, начнет таять, моя любимая весенняя пора — прогалины черной земли среди снежных полей, наст по утрам и ручейки на припеке, и припекающее сердце, и шалый ветерок… Хорошо. И если удастся почувствовать все это — навек буду помнить. Ну, а об остальном не говорю — Ваши два слова живят душу, застывшую и бронированную, но… слышала о болезни Игумнова. Это не нарушает Ваших планов?

Читала Иоанна Дамаскина. Обет молчания хорошая школа для самоуглубления, и даже в миру надо выучиться молчать, особенно мне с моей экспансивной натурой. Ну, да ладно. Может быть, поговорим еще. Наталья Вревская».

В тот же день. «Мишенька, родной! Грустно мне, что тебя не покидало у нас чувство "лишнего человека". Вот уж это ни к чему. Мне все время было грустно, что ты уедешь и что я не могу тебе предоставить таких удобств, чтобы тебе было хорошо, уютно, тепло и ты бы жил, не задумываясь, и не стремился бы в Тарусу. Несколько дней по твоем отъезде я страшно чувствовала твое отсутствие, и мне было грустно и не по себе. Сейчас же опять втянулась в нашу сутолоку, и кажется, что ты был с нами год тому назад. Таруса бывает мне порой страшна и ужасна, и я едва-едва мирюсь с нею. И вместе с тем, тянет меня иногда в нее — в тишину с широкими далями, в кресло у камина, треск дров… Но… у каждого свое.

Ежедневно звоню к Ушаковым и справляюсь о здоровье Константина Николаевича. Температура вечерами до 38,6, слабеет ужасно. Аня».

1 февраля. «Милая Анюшка! Мое стремление в Тарусу вызывалось вовсе не отсутствием комфорта у тебя, ты сделала все, что могла, а… сроки мои приближались, отпуск мой кончился, меня ждала работа, эту работу несли мои товарищи, это была лишняя нагрузка на них, и надо было мне иметь совесть. И я рад, что уехал вовремя и все получилось, как "подобает". Тебе страшна Таруса. А чем? Оторванностью? Этот страх должен уступить покойному отношению к "возможному". Мы в таком возрасте, что каждый день может принести "сюрприз ожидаемый". Такая развязка неизбежна. И бояться ее можно, конечно, но нужно сцепить зубы, когда она придет, а до тех пор радоваться, что живешь и благополучен. А я не теряю надежды, что у Вас с Саввичем нодойдет минута решения быть ближе к природе и Богу. Я вижу, что последний год уже произвел в Вас перемену. Вы ближе стали друг другу. Вы поняли, что дети отошли от Вас, что им до Вас меньше дела, чем Вам друг к другу, и Вы начинаете беречь Ваш покой и единение. И это разумно. И это должно идти дальше, раз Господь благословляет Вас долголетием. И я бы понемногу бы готовил Тарусу на старость, чтобы всегда был готов и "стол и дом". И радость от общения с детьми и внуками будет полнее, не омраченная ежедневными расхождениями и по возрасту, и по вкусу.

О Константине Николаевиче я имею регулярное сведения, и сам пишу ему каждые два дня. Миша.

P. S. Я потерял веру в выздоровление К. Н. Он не жилец на этом свете, а сколько у него интереса еще к жизни, и как ему хочется еще жить! Мне радостно было наблюдать его здесь летом. Никакая мелочь не ускользала от его внимания. Он не говорил, но все замечал. И когда комната моя, после ремонта, приводилась в порядок, я часто заставал его в ней — войдет и наблюдает, что и как делается в ней…

А дни бегут и бегут. Уходит жизнь, уходит! Особенно я остро это чувствую в часы ночные. И все мы кажемся мне тогда песчинками — несет нас, несет и вот-вот бросит в "Господня земля и все, что наполняет ее…". Крепко обнимаю тебя, моя голубушка. Будь здорова, не суетись очень».

8 февраля. «Дорогой М. МЛ Беседовал я о К. Н. с Владосом. На положение его он смотрит пессимистически, хотя и не безнадежно. Предложил еще ввести 5 миллионов пенициллина. Состояние К. Н, нервное и довольно раздражительное. Он изверился в том, что его лечат правильно и что врачи понимают его болезнь. Очень раздражен новым курсом пенициллина. Считает, что болеть ему придется еще три месяца. Сказал мне, когда я ему принес цикламены, что больным не следует дарить цветы. По-прежнему всем интересуется и очень внимателен к друзьям. Что же делать-то М. М.? Напишите, как Вы смотрите на состояние К. Н. Румнев».

8 февраля. Загорск. «Милый М. М.! Достоевский сказал: "Каждому человеку нужно, чтобы было, куда ему пойти". Так вот, и мне нужно все рассказать Вам. Грустно смотрю я на мир. Старики уходят из этой жизни, и так жаль их терять. Больна Надежда Григорьевна Чулкова. Она прошла через всю мою жизнь… Вам тяжело терять Игумнова… А всем нам очень тяжело с молодыми.

Дома у нас тепло, но нет света и в квартире шумно, беспокойно, суетливо. Я как-то сыта, но с одеждой трудно, все так износилось, что не знаю, что дальше делать…

Рукописи отца принципиально в Литмузее решено купить, но когда это оформится, никто не знает. Татьяна Розанова».

13 февраля. «Дорогой М. МЛ Ну вот, я нахожусь от Вас совсем близко — в Новосибирске. Ехал долго и тяжело, но радостно. Сейчас окружен вниманием жены и сына, и все кажется сном. Через три дня выезжаю к брату Анатолию, а оттуда в Москву. Конечно, окончательное счастье будет, когда попаду в края, где родился и вырос, и встречу людей, которые дороги с детских и юношеских лет, и в первую очередь с Вами.