Михаил Мелентьев - Мой час и мое время : Книга воспоминаний

Мое же приглашение в ББК к худу ли, к добру ли, раздумывать нечего. Работают люди в ББК, поработаем и мы, чем мы лучше. Живу пока в "гробике". От санаторного питания становлюсь сонлив и толст. Боюсь, что скоро мои воротнички не будут мне годиться и усилится одышка. Вот вам пока и все».

15 февраля. «Когда мне подали сегодня Ваше письмо, я уже почти знал, что умерла Вера Михайловна! Все, кажется, оправдывает эту смерть: и возраст, и болезнь, а больно! С нею ушло наше старшее поколение. Она была последней его представительницей. И вот теперь мы стали на очередь. Круг жизни свершился. Страшно за близких, страшно за себя. Ведь Веру Михайловну знал я лет 35, знал еще почти молодой, бодрой. С ней связана вся молодость. Ну, пусть ей будет легка земля. Жизнь свою она прожила достойно, и в болезни, и в смерти своей тоже не оказалась обременительной.

Живу я хорошо и думаю иногда — откуда это у меня такая "сила к жизни"? Вернее всего, от привычки и от инерции. А так ведь нет у меня ни смысла в жизни, ни цели. Были и пропали, а, быть может, и не были. Очень люблю сидеть у себя вечерами один. Попишу, почитаю, похожу, вымоюсь, приведу что-то в порядок и мирно скоротаю вечер. С комбинатом еще не оформил. Там меня ждут. Я там нужен, но мне надо сначала расстаться с заводом. Если я к маю обзаведусь квартирой, приедете Вы или нет? Только сделайте так, чтобы не было страхов — ни за себя, ни за комнату. Учтите опыт прошлого и не портите себе жизнь страхами».

24 февраля. «С 20-го начал работать в ББК. Присматриваюсь, привыкаю, но чувствую себя пока еще дико, не хозяином положения. Все мне там кажется убогим и беспорядочным до удивления. Нужно много внимания приложить и усилий, чтобы подняться хотя бы только "на высоту элементарного удовлетворения" больного человека. Работа предстоит нужная, большая и интересная. Здесь я на месте и всего больше принесу пользы. День мой складывается так: с 9 до 12 в санатории, до 3-х — ББК, с 5 до 8 прием в железнодорожной амбулатории, где согласились уплачивать мне полную ставку за полрабочего дня. Думаю, что я не перегрузился. По существу, я так почти и работал в Алабине. Очень настаивают на моем приеме в РИК. Но когда же? А принимать бы следовало, уже по одному тому, что все равно домой везут. Так я хочу поработать до лета, а там видно будет. Конечно, при такой нагрузке за мною нужен "уход", и мне нужно иметь домоправительницу. Напишите же, что Вам купить?»

6 марта. «Chere Madame! Только что вернулся из Повенца, куда меня вызывали на консультацию. К нагрузке моих трех служб присоединяется еще практика у "высокопоставленных", и я могу сказать, что "лучшая практика" скоро вся будет в моих руках. Рядовых людей я видел много, и мне занятно познакомиться с верхушкой, хотя бы и медвежьегорской. Однако все это пустяки, а не пустяки то, что я, кажется, в первый раз в жизни действительно "расписан по часам" до отказа, и читать и хандрить уже некогда. Из "гробика" меня настойчиво выселяют, а зима стоит холодная, весной что-то не пахнет. Ну вот, на погоде я и закончу. Устал, хочу спать».

17 марта. «Спасибо за "цветы". Я положил их под стекло и радуюсь весеннему виду. Тепло и у нас сегодня. Даже тает. А к вечеру дождик пошел. Прошедшая неделя у меня была праздником: приезжал Володя. Приехал, как всегда, неожиданно. Безрадостно и грустно его житье в Моршанске. Беспомощен он в жизни. В Москве я просил его заглянуть к Вам и передать привет. Он будет там пытаться попасть на работу в Дмитров. Отца своего он нашел в Ленинграде, и тот прислал ему сюда покаянное письмо со слезами и жалобами на свое одиночество. По-видимому, он будет немножко помогать ему».

23 марта. «Ваше письмо нашли случайно в кармане у пьяного сторожа дома. Радуюсь, что конфекты и папиросы дошли до Вас и доставили Вам удовольствие. Сегодня у меня выходной день, но я побывал в больнице у тяжелобольного, а потом сделал два визита на дом: один к очень "высокопоставленному" лицу, другой — наоборот. В первом случае был зван на обед. Должен был переодеться и не без интереса около трех часов пробыл в обществе, здесь очень замкнутом и недоступном. Успехи мои здесь пока не падают. Вчера неожиданно для меня, позвонили из управления ББК и сказали, что оплата мне увеличивается вдвое. Я несколько удивленно поблагодарил. А сегодня получил опять настойчивое предложение принимать ответственных работников РИКовской амбулатории, два раза в неделю по два часа. Не отказал, но и не согласился. Надо от чего-то отказаться другого, а где отпустят? В работу втянулся. Удачно, что она течет в трех разных местах с разными людьми и разными требованиями. Это менее утомительно. А все же Вы жалейте меня и пишите чаще. У Вас времени больше».

27 марта. «Голубчик Аня! Я встревожен и обижен твоим долгим молчанием. Я бы, конечно, давно написал тебе, но меня, что называется, "заря выгонит, заря вгонит". Я буквально не имею свободной минуты — не читаю, не пишу писем и едва успеваю просмотреть газету. Кстати, как мне горько, что ты не возобновила подписку на "Литературную газету". Моя работа очень расширилась. Это утомительно, но и очень интересно. Театральный сезон у нас в полном разгаре, и было несколько концертов-вечеров очень недурных. "Всюду жизнь". А все же нехорошо так долго молчать».

4 апреля. «Голубчик Аня! Наконец-то пришло твое письмо. Я и тосковал, и обижался, и не понимал, что бы это значило.

А эти дни Страстной недели и так мне грустны, и так я не нахожу себе места. Ну, все хорошо, что хорошо кончается.

К лету, к твоему приезду с Вовою будет готова квартира в парке санатория на высоком берегу реки Кумсы с видом на Онежское озеро и горы. Еда обеспечена, люди интересные есть.

То, что ты пишешь о Володе, для меня непонятно. Я снабдил его и деньгами, и обильной едою. Купил ему здесь брюки, пальто и дал много белья. Почему же он оказался в Москве без всего — не знаю. Он же пока не пишет, и я не знаю, что с ним. Кстати, я его здесь предупреждал, чтобы он не обращался к тебе за деньгамиi А ты не давай ему их. Пусть он получает их из одних моих рук.

На днях, знаешь, кто пришел ко мне здесь? Помнишь сиротку-девочку из приюта, которую призревала покойная матушка и с которой мы игрывали? Конечно, я не узнал бы ее. Но она удостоверила свою личность фотографией нас — трех братьев. Видел я ее пока мельком и предложил зайти в выходной день».

5 апреля. «Chere Madame. Посылаю Вам с оказией папиросы. Пусть они будут Пасхальным подарком. Огорчаюсь, что нечем больше порадовать Вас. Меня выселяют из моего "гробика". На улице я, конечно, не буду, но предстоят всякие мытарства. Так вот и идут дела, то опускаясь, то подымаясь. Огорчаюсь не очень. Ну, конечно, легче было бы, если бы этого не было. Идет дождь такой силы, что барабанит в окна и все затянуто мглой. Итак, Христос Воскресе!»