Елена Штакеншнейдер - Дневник и записки (1854–1886)

Состояла она в это время из родителей, Николая Аполлоновича (род. в 1796) и Евгении Петровны (род. в 1803), и сыновей Аполлона (род. в 1832), Владимира (род. в 1826) и Леонида (род. в 1839). И Аполлон и Владимир были женаты и имели детей. Интересы к живописи и литературе процветали в этой семье. Отец был талантливый художником, мать в 40-х годах печатала в «Библиотеке для чтения» стихи; в 1858 году в журнале «Семейный круг» — «Рассказ из частной жизни женщины»; Аполлон Николаевич имел способности к живописи, но слабость зрения принудила его ограничиться поэзией; Владимир и девятнадцатилетний Леонид, впоследствии историк литературы и академик, редактировали в 1858 году детский журнал «Подснежник». Жена Владимира, родившаяся в 1836 году и, следовательно, ровесница Штакеншнейдер, печаталась в детских журналах (например в «Семейных Вечерах» за 1864 год, редактируемых ее мужем). Штакеншнейдер, предполагавшая найти свой идеал женщины в Шелгуновой и тотчас же в ней разочаровавшаяся, через два года находит его в умной семьянинке Екатерине Павловне Майковой, которая нашла свое отражение и в творчестве симпатизировавшего ей Гончарова.

О преподавании Гончарова наследнику опубликовано пока очень мало данных. Комментируя письмо Гончарова от 30 мая 1868 г. к Стасюлевичу, бывшему более долгое время преподавателем наследника, Лемке говорит: «Мне нигде не удалось найти никаких точных сведений о занятиях Гончарова с наследником» («Стасюлевич и его современники», 1912, т. IV, стр. 10).

Еще менее известен эпизод о приглашении А. Майкова на эту же роль преподавателя.

В первой эпиграмме на Майкова Щербина осмеивает два его патриотических стихотворения: «Арлекин» и «Коляска». Упоминаемый в эпиграмме Дубельт, Леонтий Васильевич, — жандарм, управляющий III Отделением при Николае I.

В эпиграммах Щербины «Ты гимны воспевал откинутой коляске» и «Льстивый раб, царем забытый» встречаем такие строчки: «Скажи, — подлец ли ты иль скорбен головою..» и «Пиит он даровитый, но бездарный он подлец».

На Петергофской дороге.

Интересную параллель к записи Е. А. Штакеншнейдер, подробный рассказ о впечатлении, произведенном картиною Иванова, дают «Воспоминания» Е. Ф. Юнге (стр. 177–191).

Григорович и Майков выехали из Кронштадта 5 августа: Григорович на корабле «Ретвизан» в Средиземное море, Майков на фрегате «Баян» в Грецию. Панаев, выехавший в Кронштадт проводить их, отмечает необычайную живость Григоровича: «Григорович завидел меня еще издали. Когда моя колыхающаяся лодочка подплыла к трапу громадного корабля, он спустился ко мне с ловкостью и быстротою, достойною опытного матроса, и с такою же ловкостью и быстротою поднялся наверх» («Современник», 1858, № 9, «Заметки нового поэта», стр. 109).

Ныне Новосельской.

Негодование возбуждал он как цензор, в каковой должности был четыре года (от 19 февраля 1856 до 1 февраля 1860 г.). Проведен он был в цензора усилиями Никитенко, который надеялся добиться смягчения цензуры. Гончаров помогал товарищу министра народного просвещения поэту П. А. Вяземскому в составления записки об этом смягчении. Но записка не достигла цели. Гончаров оказался в фальшивом положении по отношению к своим собратьям-литераторам. Жаловались, что в отличие от Никитенко он даже не принимает редакторов для объяснений. Примеры недовольства его цензорской деятельности: эпиграмма Щербины, статья в «Колоколе», пренебрежительные отзывы в письмах и т. п.

Один из популярнейших романов Дюма — «Три мушкетера». О пребывании Дюма в Петербурге в 1858 году см. «Воспоминания» Григоровича, «Воспоминания» А. Панаевой в фельетоне «Нового поэта» (Панаева), в «Современнике» за 1858 год и т. д. Склонение слова «Дюма» встречаем и у Бенедиктова: «Видели ли вы этого «Дюму»?» — пишет он Елене Андреевне 21 июля 1858 г. из-за границы.

Стихотворение «Тишина» появилось в «Современнике», 1857, № 9, стр. 115–122, и состояло из пяти глав, но потом четвертая была опущена совсем, а в текст других Некрасовым впоследствии были внесены изменения. В первоначальной редакции, особенно в четвертой главе, были строки о «божьей благодати», о награде молящимся за «благодушного царя» и т. д. Эти строки вызвали недовольство передовых кругов.

Монферан, соорудивший Александровскую колонну и Исаакиевский собор, заболел в день освящения собора и умер 28 июня, семидесяти четырех лет от роду. На похоронах его, до словам «Современника», «присутствовали некоторые из русских литераторов и художников, французские артисты и артистки — и во главе их Александр Дюма» («Современник», 1855, № 8, «Петербургская жизнь», стр. 258).

Оба поэта в это время находились за границей. Полонский прислал письмо из Парижа, Бенедиктов из Эмса. Первый переписывался главным образом с Марьей Федоровной, второй с Еленой Андреевной. «Длинного письма в стихах», о котором говорит запись дневника, нам видеть не удалось, но в следующем своем письме, прозаическом, от 21 июля, Бенедиктов свое предыдущее послание называет «стихотворной болтовней», сообщая, что кроме этой «болтовни в стихах» и еще одних «альбомных стишков» — он ничего здесь, в Эмсе, не написал стихотворного. О предстоящей свадьбе Полонского Бенедиктов узнал только из письма Елены Андреевны.

Полонский так объяснял Л. П. Шелгуновой, почему он принял предложение графа Кушелева быть редактором его журнала: «Благодарю за совет принять предложение Кушелева, я принял ею не потому, что тянет в литературную журнальную кабалу, а принял потому, что нельзя было не принять. У меня оставалось в кармане несколько франков, и за последним из них уже зияла черная бездна» (Письмо из Рима от 10 марта 1858 г.).

Егор Моллер в этот год вел хронику в «Библиотеке для чтения» и подбирал сотрудников для предполагаемого журнала Кушелева. В следующем, 1859 году он в журнале «Русское Слово» вел хронику «Общественная жизнь в Петербурге», где особенно много внимания уделял театру. В письме из Рима от 10 марта 1858 г. к Л. П. Шелгуновой Полонский жаловался, что Моллер набрал таких сотрудников для «Русского Слова», которые должны погубить все дело.

Ну, да, я люблю старого Христа.

Ах, как это прекрасно!

Нога так и не зажила, и всю остальную жизнь, т. е. почти сорок лет, Полонский проходил то на одном, то на двух костылях. Ему это было особенно тяжело, потому что он вообще отличался большой охотой к передвижению и до этого считался хорошим ходоком.