Елена Штакеншнейдер - Дневник и записки (1854–1886)

В «Русском Вестнике» (№ 7 за 1901 год) где напечатаны были отрывки «Из записок Штакеншнейдер», рассказ об этом диспуте датирован: «28 февраля», что создает представление, будто диспут происходил 27 февраля. В «Воспоминаниях» Юнге, которая сама присутствовала на диспуте, находим другую дату — 19 февраля; наконец, по дневнику другого очевидна, проф. Никитенко, выходит, что происходило это 26 марта. Все эти даты неверны: диспут происходил вечером 19 марта. У Юнге мы это объясняем ошибкой памяти на месяц (число дано верное), в дневниках же Штакеншнейдер и Никитенко — редакторским недосмотром. Большая часть записи 20 марта в «Русском Вестнике» по небрежности была присоединена к предыдущей записи — 28 февраля.

Литература об этом диспуте довольно обширна. Очевидцами были и Л. Пантелеев, тогда еще студент (см. его «Из воспоминаний прошлого», I, стр. 164–165), и Добролюбов, описавший этот диспут в юмористической форме в прозе и в стихах в «Свистке», №№ 4 и 6 (перепечатывается в собраниях его сочинений).

Костомаров не встречается среди посетителей суббот Штакеншнейдеров; наоборот, в доме Толстых он был «свой человек» и по отношению к Екатерине Толстой (впоследствии Юнге) играл почти такую же роль старшего друга и руководителя, как Петр Лавров по отношению к Елене Штакеншнейдер.

Майкова, мать поэта.

Перевод Коли «О размножении рыб».

Речь идет, вероятно, о тех стихах, которые в это время Полонский подготовлял к печати. В 1859 году вышла книга «Стихотворения Я. П. Полонского Дополнение к стих., изданным в 1855 г.», куда вошло тридцать пять вещей, в том числе и «Молитва» («Отче наш! сына молению внемли!»), обратившая на себя цензорское внимание Гончарова. В последних двух строфах (в издании 1859 года) встречаем строки: «Более, спаси ты от всяких цепей» и «Жизнь разбуди на святую борьбу». Слова «цепи» и «борьба» всегда заставляли цензуру настораживаться.

Фаддей — Булгарин, новый поэт — Панаев.

Отец Е. А. Штакеншнейдер подарил ей к именинам дорогие часы, но она вернула их назад, находя, что при их стесненном положении такой подарок ей не к лицу.

Не везет тебе, бедный Жак!

Стихотворения Полонского «Безумие горя» и «Последний вздох» посвящены памяти его жены. Первое из них начинается следующими строками:

Когда, держась за ручку гроба,

Мой друг! в могилу я тебя сопровождал —

Я думал: умерли мы оба,

И как безумный — не рыдал.

И представлялось мне два гроба:

Один был твой — он был уютно мал,

И я его с тупым бессмысленным вниманьем

В сырую землю опускал;

Другой был мой, — он был просторен,

Лазурью, зеленью вокруг меня пестрел,

И солнца диск, к нему прилаженный, как бляха

Роскошно золоченая, горел.

1860 год был самым горячим временем в жизни воскресных школ в Петербурге, которые возникали одна за другой в разных частях города. К 1 января 1861 г. их было открыто до двадцати (двенадцать мужских, шесть женских, две смешанных). Основными принципами были «бесплатное обучение, бесплатность преподавательского труда, одинаковые права всех учащих». Организационная и преподавательская работа в этих школах стала одним из увлечений либеральной и радикальной общественности, особенно студенческой молодежи. Вокруг воскресных школ загорелась в журналах ожесточенная полемика. Главным противником их явился Аскоченский, заявлявший в своей «Домашней Беседе», что если учащимся восемнадцатилетним парням не внушается, что всякое дело надо начинать с благословения божьего и что первая обязанность их — неукоснительно выстаивать обедни и всенощные, то такие воскресные школы не нужны. «Домашняя Беседа» возмущалась тем, что в одной воскресной школе преподаватель знакомит учеников с современной литературой, читал им «Обломова» и т. д. и что «обнаруживаются даже случаи непочтительного отношения к священническому сану». Реакционному журналу ядовито отвечали «Отечественные Записки», «Рассвет» и другие, доказывая пользу воскресных школ. Увлечению воскресными школами отдали дань и некоторые будущие революционеры. В следующем году началось гонение на эти школы, и число их уменьшалось, а 13 июля 1862 г. они были по высочайшему повелению закрыты.

Хотя думается теперь, что Михайлова была много правее.

Школа устроилась без меня и шла очень хорошо несколько лет. (Позднейшее примечание).

Стихотворения под этим заглавием в собраниях сочинений Майкова не имеется.

Интерес к гипнотизму, френологии, спиритизму и т.д. был очень силен среди посетителей салонов Штакеншнейдеров и Толстых. Михайлов серьезно интересовался френологией, Полонский всю жизнь склонен был придавать спиритизму большое значение, Костомаров увлекался гипнотизмом.

Под заглавием «Три беседы о современном значении философии» Лавровым были прочитаны в здании Пассажа в пользу Литературного Фонда три лекции: 22 сентября «Что такое философия в знании?», 25-го — «Что такое философия в творчестве?» и 30-го — «Что такое философия в жизни?». Лекции эти потом появились в «Отечественных Записках», 1861, № 1, и вышли отдельным изданием.

Шпион, следивший за Лавровым, доносил своему начальству: «На публичных чтениях о философии Лавров позволял себе разные резкие выходки, направляемые против верховной власти и существующего порядка, что побуждало публику громко рукоплескать ему» («Материалы для биографии П. Лаврова», 1921, стр. 86) По свидетельству дневника Е. А. Штакеншнейдер, никаких резких выходок не было. Эти лекции положили начало популярности Лаврова, — до этих пор он был известен только в кругу своих знакомых и учеников. Некоторые профессора прочили Лаврова на кафедру философии в Петербургском университете, что вызвало протест со стороны умеренного либерала Никитенко («Дневник» Никитенко, запись 1 декабря 1860 г.).

Об этом же литературном вечере сохранилось и другое описание, более краткое и кое в чем расходящееся с рассказом Е. А. Штакеншнейдер. «Было литературное чтение в Пассаже, — писал Н. Обручев Добролюбову 11 декабри 1860 г., — с участием Достоевского, Бенедиктова, Майкова и Шевченко. Стихотворцев Бенедиктова и Майкова принимали с большими аплодисментами, по два раза заставляли читать стихи.

Шевченку же приняли с таким восторгом, какой бывает только в Итальянской опере. Шевченко не выдержал, прослезился и, чтобы оправиться, должен был уйти на несколько минут за кулисы» (В. Княжнин, «Добролюбовский Архив», «Заветы», 1913, кн. II, стр. 93–91). Обручев не был сам на вечере, и сведения его не точны: «Савонарола» Майкова и «А мы» Бенедиктова, по удостоверению Е. А. Штакеншнейдер, слушателям не понравились. Повторил свое стихотворение не Бенедиктов, а Полонский, о котором Обручев совсем умалчивает, но главное преимущество описания Е. А Штакеншнейдер в ярком, отчетливом и выпуклом изображении встречи публикой Шевченко. К сожалению, не сообщается, что он прочел. Л. Пантелеев припоминал, что это были «Гайдамаки» и «Думы мои, думы». Характерно указание, что Шевченко заходил в ложу Штакеншнейдеров. Но этим, вероятно, и ограничилось знакомство. На субботах у них он, очевидно, не бывал: иначе это нашло бы свое отражение в дневнике… Шевченко был все-таки ближе к Толстым, которые окружали его вниманием и заботливостью. С другой стороны, Е. А. Штакеншнейдер была обижена за Достоевского, которого тогда уже очень ценила. Стихотворение Полонского «К женщине», озаглавленное «Женщины» («Когда во мне душа кипела»), см. Полное собрание стихотворений Полонского, т. I, стр. 330; «Нищий» («Знавал я нищего, — как тень») — см. там же, стр. 179; стихотворение «А мы» Бенедиктова — см. Сочинения Бенедиктова, 1902, т. II, стр. 180–182.