Михаил Шервуд - Женечка, Женька и Евгеша

Кому-то из солдат пришло в голову записывать в толстую тетрадку солдатские стихи. Стихи, естественно, вовсе не патриотического содержания: о строевой подготовке, солдатской кормёжке, нарядах вне очереди. Ну и т. д. И кто-то, видимо, «стукнул», тетрадка попала в политотдел. (Кстати, о «стуке». Ходил такой слух, мол, на плацу, где могут построиться десять тысяч человек, встретились два земляка, служивших в разных подразделениях. «Как жизнь?» - спрашивает один, второй отвечает: «Скорей бы война да в плен сдаться.» Арестовали обоих, одного за пораженческие настроения, второго – за недонесение. Сейчас я так думаю, что подобная система всегда существовала и ныне существует в любой армии мира, как бы некоторые ни отрицали её нужность. И должна существовать. Так что…)

Начальник политодела прочёл нам отрывок стихотворения о строевухе: «Солнце жжёт на головой, крик сержанта над тобой: чётче шаг, головку выше, взмах руки, ноги не слышу – всё это зовётся строевой.» Видимо, он хотел услышать, как мы возмущаемся, а мы все просто засмеялись, потому что всем это было хорошо знакомо. Возмущённый полковник стихотворение не дочитал.

Как-то перед окончанием занятий заболел живот, всю ночь я практически не спал, а по подъёму уже не встал. Старшина орал на меня, я же повторял, что встать не могу. Мне и в самом деле было плохо.

Пришёл КП, посмотрел на меня, приказал отнести меня на носилках в его машину и отвезти в лазарет. А там доктор - майор представился Олегом Силычем. Ну, думаю, труба, какой-нибудь неоперабельный рак, если майор мне, рядовому, представляется по имени-отчеству и спрашивает моё имя. Всё. Отжил своё, думаю. И не хочется такого конца жизни. Он меня пощупал, погладил и сказал, что ничего страшного, просто, судя по всему, запущенный аппендицит, надо было раньше. Он, Олег Силыч, быстренько меня разрежет - зашьёт, а через неделю меня выпишут в моё родное подразделение. Мне положено будет десять суток отпуска при части, а потом месяц без физических нагрузок. И всего - то. Поэтому бояться нечего. А сейчас, говорит, съешь таблетку, сестричка тебя уколет и побреет. Как, говорю, побреет, я вчера перед отбоем брился. Он улыбается: она в другом месте побреет, понятно, да?

Проглотил таблетку, уколола она меня, чувствую, начинаю «плыть». Повела она меня в ванную комнату брить. Снимай, мол, кальсоны. Я ещё не настолько «уплыл», чтобы не соображать ничего: как это снимать кальсоны перед молодой хорошенькой девушкой за просто так! Она пытается расстегнуть мои кальсоны, я сопротивляюсь. И начинаю, само-собой, «заводиться». Входит костыляющий Женечка. Вот ты где и чем занят! И сестричке: видишь, Анечка, ты его берешь за это место, а он волнуется, ты же видишь. Это ты просто не умеешь правильно брать. Могу этому делу научить хоть сегодня вечером после отбоя. А побрею я его сам, мы с ним из одной роты. Договорились на после отбоя? Она ответила: «Ага, разбежался, учитель.» И вышла.

Я к тому времени «поплыл» уже настолько, что почти ничего не соображал. Женечка выбрил мне не только пах, но и грудь и живот. Как он потом сказал, чтобы шерсть выросла и теплей служить было.

Меня прооперировали. Аппендицит оказался достаточно запущенным, повозились со мной изрядно. Отходил долго. Сутки я пролежал, стал понемножку выходить в курилку. Шов должны были снять через шесть дней после операции. Ещё беда – у Женечки оказался огромный запас анекдотов, а мне смеяться больно, вот – вот, кажется, шов лопнет. Майор Олег Силыч советовал обходить Женечку стороной. А как?

Дней через пять после этого Женька собрался в самоволку. Перепрыгивая через забор, он въехал каблуками в голову проходившему около забора сапёрному старлею. В каблуки у него вместо набоек были вбиты подшипниковые шарики (как у нас всех), а весил Женька под девяносто кило. Так что старлею досталось. Женька мгновенно среагировал и перепрыгнул назад. Они с Евгешей «совершенно случайно» обнаружили лежащего без сознания старлея, сообщили КП и отвезли его в лазарет. Положили его в офицерскую палату, в которой лежал пехотный лейтенант с поломанной ногой. Лейтенант, как и Женечка, оказался крайне деятельным человеком. И просто лежать был не в состоянии, ему нужна была область деятельности. Первым делом он заявил старлею, что тому предстоит операция и нужно переодеться в предоперационную одежду. И переодел его в трикотажную слегка декольтированную женскую сорочку какого-то неопределённого сине-зелёного цвета с трикотажным же цветочком под вырезом. Были в те времена такие образцы женского нижнего белья. Правда, они уже «уходили», и где её отыскал лейтенант, неясно. Но отыскал. А старлей, скорее всего, не общался с женщинами, носившими такие сорочки и поэтому не опознал её в «предоперационной рубахе».

Так и лежал бы он в женской сорочке до прихода лечащего врача, если бы в гарнизон не принесло зачем-то медицинского генерала, который пошёл обходом по лазарету.

Мне за день до этого сняли швы, поэтому весь день пришлось лежать и даже не курить, а утром пошёл покурить. И тут компания в белых халатах, а впереди – один в штанах с лампасами из-под халата. А первая солдатская заповедь гласит, что самая длинная кривая мимо начальства всегда короче самой короткой прямой. И в соответствии с этой заповедью нырнул по-быстрому в туалет. Выглядываю в щёлочку – компания протопала мимо. Правда, это ничего не значит, они могут и в туалет заглянуть. Вообще-то я должен при обходе быть на своей койке, но в туалете находиться имею право. Ну мало ли… Надо найти убежище. Лучше всего, когда они уйдут из послеоперационной палаты, где я лежал. Я же не могу сказать: «Товарищ генерал, давайте поскорее мотайте отсюда, мешаете рядовому спокойно жить.» Очень сожалею, но не могу.

Смотрю, появились Женька с Евгешей в белых халатах и тапочках, старшина после завтрака отпустил по случаю воскресенья посетить командира Женечку. Машу им рукой: давайте сюда. Подошли. Объясняю обстановку, Они согласились, что надо где-то постоять, пока этот с лампасами уйдёт.

Офицерская палата рядом и слышен генеральский голос. Генерал узрел на больном женскую сорочку и опознал её. Видимо, его жена, хотя и генеральша, носила такую. «Это что на тебе надето?» - спрашивает генерал. Старлей, очевидно, пытается вскочить и представиться, потому что генерал сказал: «Лежи, лежи.» Старлей докладывает: «Товарищ генерал, старший лейтенант учебного инженерно-сапёрного батальона такой-то, на мне одета предоперационная рубаха.» Генерал спрашивает: «Что у него?», ему отвечают: сильное сотрясение мозга, содран клок кожи с волосами, в операционном вмешательстве не нуждается. Генерал начинает нелитературно выражаться в адрес «предоперационной рубахи», но будучи всё-таки солдатом, понимает, что это чья-то шутка, шутник же находится в офицерской палате. И никак не иначе. Не рядовые же его одели.