Михаил Шервуд - Женечка, Женька и Евгеша

Моя сестра прислала мне книжку стихов Навои. Женечка сразу сказал, что это она зря, потому что читать солдату можно только уставы и наставления по боевой технике. Покрутился я, покрутился, почитать хочется, Женька прицепился, просит отдать ему. Мол, любимый его Алишер и всё такое. Попался на глаза «БУП (Боевой Устав пехоты). Отделение, взвод, рота.» Такой точно размер. Оторвал красную обложку БУП’а, вклеил стихи Навои. Получилось то, что надо, красота. Женечка предупредил, что если нарвусь, мало не будет. Ай, думаю, ладно, видали мы. А был я в наряде по роте, попалась свободная минутка. Ну и стою на первом этаже казармы, где мало кто ходит, читаю. Так ведь принесло замполита, Медного Лба.

Этот-то вполне серьёзно считал читающего солдата потрясением основ и чуть ли не попыткой свержения Советской власти, солдат должен пахать не меньше двадцати пяти часов в сутки. Ну и оборзел. Цап книгу из моих рук - и в урну. «За мной!» Пошёл я за ним. Медный Лоб старшине: «У тебя, старшина, солдаты книги читают, грамотные чересчур, а унитазы кто вылизывать будет? Я, что ли?» И пошёл себе.

Старшина, наверно, давно проклял то день, когда его сунули в нашу роту, где солдаты читают книги, пишут стихи и не считают слово «философ» матерным. Наверно, поэтому он только тяжело вздохнул: «У тебя свободное время, смотрю. В каптёрке возьми асидол и надрай гильзу на двери. С обоих сторон.»

Входные двери в спальное помещение в нижней части были обиты разрезанной вдоль гильзой от танковой «сотки». Потому что выбегающие по тревоге солдаты открывали её ударом ноги. Пошёл я в каптёрку, по пути заглянул в урну, «БУП» лежит целёхонький.

Каптёр (старшина называл его каптёрщиком) по своему обыкновению сначала сказал «а нету», после чего спросил: «А зачем тебе?» Говорю: «Саня, старшина велел надраить тебе меж ног, чтобы блестело.» Саня обалдело спросил: «Что надраить надо?»- «А ты, - говорю,- не знаешь, что у тебя там есть?» И он страшно рассердился. Сане всё время казалось, будто над ним подсмеиваются, а он, гордый такой, должным образом ответить не может. Саня сломал ногу, его хотели комиссовать, и он попросил оставить его дослужить, осталось всего-то год. «Демобилизованный солдат - это не то, что комиссованный, понимаешь, в чём дело?» - так объяснял Саня своё решение. А с такой ногой где ему ещё служить? Нога «придёт в себя» через пару лет, не раньше. То есть, уже после дембеля. Сплошные переживания: он, классный механик-водитель, стал каптёром. Всем же смешно! Женька на эти переживания высказался так: «Ах, Боже мой, что станет говорить соседка Марья Алексевна!» Саня кивнул головой: «Конечно, бабы, они такие. Им бы только языком почесать.» Ну! Саня шуток не понимал никогда, да и читать не очень любил.

Надраиваю эту гильзу на дверях, «БУП» мешает согнуться, положил рядом на пол. Принесло дежурного по части, он нагнулся, поднял. Видимо, интересно ему, зачем мне БУП. Мы же не пехота. Развернул, полистал: «Так, значит.» Помолчал, вздохнул: «Значит, так. Ты почитал, теперь я почитаю. Пойдёшь на дембель, верну. Тем более что времени читать стихи у тебя не предвидится.» Стоявший рядом старшина спросил: «Какие стихи, товарищ капитан?» - «А это я так, к слову. У него вообще нет времени читать. Правильно, старшина?» Тот ответил: «Так точно, товарищ капитан. Отслужит – хоть ложкой ешь.» У нашего старшины это одна из любимых идиом. По поводу и без повода.

Женечка спросил, когда старшина ушёл: «Ну что, дурачок ты наш, дочитался? Было тебе говорено? Было. Лучше бы Петрову отдал, в самом деле.» И Женька встрял: «Не по Сеньке шапка.» - «Ага, - сказал я, - не для пса колбаса, да?» - «Во-во, - обрадовался Женька,- это точнее.» - «Ты стоишь у тумбочки, вот и стой. Молча, как положено. А то щас харю начищу, как эту дверь.» Женька заржал по-лошадиному и отошёл к тумбочке.

Перед демобилизацией я подошёл к этому капитану за стихами. Он даже удивился: «Ты же ленинградец, купишь себе в «Доме книги», а где я в этой дыре возьму.» Надо же, подумал я, знает о «Доме книги». Он пояснил: «А я учился в Артиллерийской академии. Так что ты там купишь. Договорились!» Я откозырял: «Так точно, куплю»

Как ни странно, через пару лет после дембеля встретил этого капитана на остановке у Пискарёвки. Он, оказывается, учился здесь на каких-то курсах по повышению чего-то. Ты, говорит, купил себе Навои? Во типус! Да нет, говорю, не до того, я студент-вечерник. Поговорили «за жизнь», пожелали друг другу и разошлись.

Нас долго пугали: вот будет тревога, вот объявят тревогу, вот тогда вы поймёте, мол. Только тогда, не раньше. А что понимать? А вот объявят тревогу, тогда поймёте.

Писарь секретной части сообщил, что приехал инспектирующий генерал Шевченко, который страсть как любит тревоги объявлять. Так что вполне возможно, что этой ночью конкретно нам.

Генералу было, наверно, лет под шестьдесят, то есть, по нашему мнению, он был уже ископаемый, а всё туда же: тревоги объявляет. Евгеша выдал сентенцию: «Его дело объявлять, твоё дело вскакивать. Пусть ему тыща лет, всё равно вскочишь, как угорелый.» Это, конечно, да.

Тревогу объявили часа в четвёртом часу ночи. Дежурный по роте, как положено, включил верхний свет и заорал: «Рота, подъём! Рота, тревога!» Мы повскакивали - и одеваться. А он орёт: «Рота, разобрать оружие! Рота, строиться у казармы!»

Оказалось, этому любителю объявлять тревоги захотелось посмотреть, как быстро мы по тревоге выскакиваем и строимся. И он встал за дверью, не подумав, что может приключиться. Давно не жил в казарме и всё забыл. А когда сотня здоровых парней единым духом вылетают в дверь, стоять за ней может только недалёкий человек. Это я так думаю. А генерал думал иначе.

Одеться – обуться солдату дело секундное, его тренируют, пока он стабильно не вложится в норматив. То есть, заканчивается одевание одновременно у многих, они всей массой бегом к двери и открывают её, естественно, ударом ноги. Иначе просто не получается. Генерал встал за дверью, дверь закрыли на шпингалет, а что такое шпингалет для ста двадцати человек? Дверь сорвалась с верхней петли, прихлопнула генерала и солдатская масса рванула в ружкомнату за оружием и строиться.

Построились, стоим, КП здесь, Батя, ротный, а генерала нету. Через некоторое время выводят его под руки втроём дежурный по части, старшина и дежурный по роте. Без головного убора, с разбитым лицом, из носа кровь. Плохо стоит на ногах, явно покачивается. Мы обомлели.

Генерал покачался немного, пришёл в себя, видимо, и прошепелявил разбитыми губами: «Кто первым встал в строй? Два шага вперёд». Мы замерли. Всё, думаем, трибунал. А кто первый – а кто смотрел? Все первые, одновременно. Генералу-то нужен один!

Толька Хлебнов, самовольщик и неуправляемый обормот, вышел из строя. «Я, товарищ генерал-лейтенант! Курсант Хлебнов.» Генерал прошепелявил: «Подойди, сынок!» Сынок! Что-то будет! Толька подошёл, генерал обнял его, поцеловал и торжественно произнёс: «Вот как надо выполнять приказания командиров и начальников! Несмотря ни на что! Десять суток отпуска младшему сержанту Хлебнову!» Все буквально обалдели, а генерал продолжил: «Командир отделения, ко мне!» Женечка выскочил из строя: «Товарищ генерал-лейтенант, командир третьего отделения третьего взвода первой учебной роты сержант Розов.» Генерал объявил: «Старшему сержанту Розову десять суток отпуска!»