Анна Ратина - И взаимно притом

Ф:

— Иии?!

— И он не ответил. Наверное, я весь год себя плохо вел.

Я говорю: ну что уж ты такого мог сделать, ты ведь исключительно приличный человек.

Гоша, все так же серьезно:

— Да. Приличный. Если забыть сжигание трех рулонов туалетной бумаги в лесу. С помощью спичек и аэрозоля.

Ф хохочет без остановки, а Гоша, держа лицо, продолжает:

— Мне тогда сказали — зачем же жечь? Она для другого. А я сказал — она для использования человеком. И если человек хочет ее использовать так — в чем его вина?

11 лет

На даче, пользуясь тем, что я была занята, Ф и Гоша при помощи пластиковой бутылки, садового шланга (вода под напором) и кубиков Лего запустили космический корабль. Пистолет у шланга сломан, сбито несколько яблок с яблони, конструкторы мокрые.

Потом проверяли, на сколько шагов улетает наполненная водой дырявая лейка.

13 лет

Сидят в машине сонные, молчат.

Ф:

— Гош, ну давай что-нибудь обсуждать? Что хочешь? Давай — церковные реформы Никона?

Гоша, пресыщенно:

— Не хочу.

И, помолчав, уже чуть более оживленно:

— А давай тупо шутить над всеми рекламами по дороге?

14 лет

Гоша снова выбрался к нам в гости, по дороге рассказывал мне про исторический лагерь, откуда только что вернулся.

С очень взрослой интонацией:

— Эх, Аня. Такие типы, такие личности там попадались — ты не поверишь. Например, был у нас там упертый сталинист.

Бывает, говорю.

— И был православный фанатик.

Тоже, говорю, часто встречающееся явление.

— Эх, Аня. Самое-то интересное что? Что обе эти личности были в одном теле!

Эх, Гошечка, говорю, и это бывает, ох как бывает.

На даче мальчишки лентяйничали и смотрели муть по телевизору. Я решила побыть диктатором: еще десять минут, сказала, и марш мусор выносить, потом в магазин, потом еще что-нибудь придумаю. А сама боролась с кратковременным, но острым приступом отчаяния: телевизор, телевизор, вечен, непобедим, мальчики развращены и зомбированы и т. п. Не дождавшись конца десяти минут, рявкнула: выключаем! мусор!

Вышли, обуваются, продолжая какой-то явно давний и важный разговор. Ф, пыхтя над сандалиями:

— Нет, Гош, я с тобой не согласен. Рассматривая идею, нужно рассматривать только ее суть, не принимая во внимание личности тех, кто ее поддерживает. Иначе дискредитировано вообще все!

Приступ проходит. Эх, Аня.

Федьке две недели. Мы живем на даче. Все прекрасно, все просто идеально. И вдруг он перестает спать днем. Пищит, бурчит, размахивает руками, обязательно плачет — но не спит.

Мы с мужем почему-то решаем, что его успокоит чтение. Какая-нибудь добрая детская книжка. Какие-нибудь незамысловатые стишки. В памяти всплывают книги из нашего детства: непонятные «Лаповички» (я) и Кончаловская, про Москву (муж). На дачу мы взяли кучу полезных и бесполезных вещей, взяли, например, специальные щипчики для ногтей и соплеотсос. Но не взяли ни одной детской книжки.

«Давай читать наизусть!» — предлагает муж и отступает на заранее подготовленные позиции, в гараж. Федор делает секундный перерыв в своем тихом плаче, я пытаюсь собраться с мыслями. В голову лезет только «Ленин и печник». Ленин, — скромно отвечает. — Ленин? — тут и сел старик… и т. п. Ужасно, что и говорить.

Проходит еще час, Федька не спит. Муж — делать нечего — приносит том Пушкина. У Пушкина ведь есть сказки. Открываем оглавление: так, петушок, старик, старуха, мертвая царевна — все хорошо знакомо… ага! «Сказка о медведице»! и как раз короткая! Муж раскрывает пухлый том на нужном месте, с выражением начинает читать — и через минуту останавливается: медведица грозит охотнику теми словами, которые в нашей семье условно обозначаются как «чердачно-подвальная лексика». Я негодую, муж веселится («Ай да Пушкин, ай да…»). Делать нечего, принимаемся за «Сказку о царе Салтане».

Уже потом моя мама рассказала, что я в детстве больше других любила именно эту сказку, знала ее наизусть. Мы жили на шестом этаже, лифт часто не работал, я помогала себе преодолевать лестничные пролеты монотонным скандированием: «И ца-рица моло-дая дела вдаль не отла-гая с той же ночи поне-сла в те по-ры вой-на бы-ла!» Куда и что понесла царица, я, по-видимому, не задумывалась.

Словом, лето. Дача. Послеобеденная жара. Муж укладывается на диван, Федька ерзает и хнычет у него на животе. Я торжественно начинаю:

— Три девицы под окном…

Первым засыпает муж. Потом, не дождавшись, пока бочка с царицей и Гвидоном благополучно выплывет на берег, начинает ровно и глубоко сопеть Федька. О, чудо! Ах, Александр Сергеевич, долго, долго вы будете любезны народу!

На следующий день — та же история. Федька не спит. Пушкин снова усыпляет его, но мы уже дошли до того, как «на берег вышли гости» (в первый раз) — я почему-то начала читать сказку с начала.

Вечером снова капризы. Пушкин помогает, как хорошее лекарство. Но доза увеличивается — «…белка песенки поет…» И, непонятно почему, мы все время начинаем с начала.

Вы помните «Сказку о царе Салтане»? На первых двух-трех страницах действие в ней развивается неправдоподобно, сказочно быстро, события идут одно за другим, как волны в том самом океане, который едва не стал могилой для несчастной царицы с ребенком. А потом — тишина, спокойствие и благолепие. Сказочный город, чудо-белка, тридцать три богатыря — каждое событие описывается (одними и теми же словами) по четыре раза.

…На пятый день Федька стал слушать сказку. Тихо лежал, искоса смотрел на меня. Молчал, пока я читала. Но стоило мне прекратить чтение или попробовать сменить репертуар — начинал плакать:

— Вот на берег вышли гости, князь Гвидон зовет их в гости… розы-морозы… спи, Феденька, спи, маленький… но ткачиха с поварихой, с сватьей бабой Бабарихой… а она-то откуда там взялась?.. жена — не рукавица… это точно… Спи, спи…

Еще немного, и я начала бы «чудесить», как царь Салтан. Но через неделю это кончилось. Федька успокоился, стал хорошо засыпать. Пушкин вернулся на полку.

Еще месяц мне снились строчки из сказки. Потом прошло. Потом нам подарили красивую «Муху-Цокотуху» Чуковского. Там к мухе приходили блошки. Приносили ей сапожки. Естественно, не простые — в них застежки золотые.

«Простые-золотые», «простые-золотые» — рифма не дает покоя, как головная боль. Ну что же, ну где же… А! Конечно!

Достаю Пушкина, усаживаюсь рядом с Федькиной кроватью — и неторопливо, негромко, с наслаждением читаю:

Белка песенки поет

И орешки все грызет,

А орешки не простые,

Все скорлупки золотые…