Десмонд Сьюард - Семья Наполеона

На следующий день на засыпанном снегом дворе Тюильри Наполеон устроил смотр своему войску, а утром, еще до рассвета, покинул столицу. Зимой дороги были в плачевном состоянии, однако уже к полуночи этих же суток Наполеон прибыл на фронт.

Так как союзники наступали, им было трудно избежать открытой конфронтации с Наполеоном, как это с успехом получалось во время лейпцигской кампании. Более того, им до сих пор не удалось договориться о едином, согласованном плане проведения операции, вдобавок они все еще спорили о том, какие условия мира предлагать Наполеону. 27 января император преподнес Блюхеру неприятный сюрприз у Сен-Дизье. Блюхер был вынужден отвести войска, однако Наполеон не сумел перегородить ему путь на соединение с Шварценбергом. После этого 1 февраля Наполеон был отброшен назад у Ля-Ротьер. Неделю спустя последовал мрачный ультиматум союзников, требовавших, чтобы Франция вернулась к границам 1792 года. Это заявление привело Наполеона в такую ярость, что он «взревел как загнанный в западню лев». Это подтолкнуло его совершить новые сверхчеловеческие усилия. В течение пяти дней, с 10 до 14 февраля, император неистовствовал и в четырех победных сражениях — у Шампобера, Монмирайля, Шато-Тьерри и Вошана — наголову разбил русских и пруссаков. Противник, располагая 50-тысячной армией против 30 тысяч Наполеона, потерял убитыми и ранеными 20 тысяч. Затем император повернул на Шварценберга, угрожавшего Парижу, и в кровопролитном сражении у Монтеро отбросил его назад, отчего Шварценберг очертя голову начал поспешное отступление. Союзники совершили глубочайшую ошибку, разделив свои силы, — ошибку, которой император умело воспользовался, как случалось в дни его величайших побед. Вот как он выразился по этому поводу: «Я снова надел старые ботфорты, которые носил еще в Италии».

К середине марта Наполеон со своей крошечной армией провел четырнадцать сражений, из которых выиграл двенадцать, и это против численно превосходящих сил противника. Ни один солдат в мире не мог сравниться с ним как с полководцем, и ни одна армия в мире не могла с уверенностью сражаться против Франции, когда ту вел за собой этот человек, исполненный такой решимости. Маршал Мармон рассказывает, что «новобранцы, прибывшие на фронт лишь накануне сражения, проявляли не меньшее мужество, нежели закаленные в боях ветераны. Героизм у Франции в крови».

Действительно, Наполеон пребывал в столь приподнятом настроении, что начал постепенно проникаться уверенностью, что сумеет выйти победителем. После первой из одержанных им побед у Шампобера поблизости от Эперне, 10 февраля он был буквально опьянен радостью.

Мармон рассказывает, как он похвалялся перед офицерами: «Если мы сумеем завтра разбить Сакена, как сегодня разбили Олсуфьева, то враг будет отброшен за Рейн быстрее, нежели он пришел сюда, а я возвращусь к Висле». Заметив вокруг себя испуганные лица, Наполеон поспешно добавил: «После чего я заключу мир на естественной границе по Рейну». Мармон комментирует это следующим образом: «Как бы не так!» Маршал замечает, что его повелитель был просто неспособен предвидеть свое поражение.

Даже Жозеф проявил несвойственную ему рассудительность, хотя, как за ним водилось, слишком преувеличивал значимость Бонапартов.

«Луи и Жером просили меня напомнить. Ваше величество, что они готовы выполнить любое Ваше распоряжение, которое Вы сочтете для них необходимым, — писал он 6 февраля. — И если дойдет до худшего и враг войдет в столицу, желательно, чтобы не все братья Вашего величества покинули город. После того как императрица уедет из дворца, а враг будет еще только на подступах (к городу), как мне представляется, может возникнуть промежуток, во время которого следует создать временное правительство во главе с принцем». Он отправлял письмо за письмом, написанные с весьма несвойственным для него тактом и обходительностью, умоляя императора заключить мир. На что 9 марта Наполеон ответил: «Я здесь хозяин, точно так же, как был им при Аустерлице». Два дня спустя Жозеф отправил ему последнее отчаянное послание: «Мы на волосок от полной гибели. Наша единственная надежда — мир».

Но было уже поздно. Ревность Наполеона послужила причиной тому, что он не пожелал внять советам брата. Мария-Луиза писала мужу на фронт почти каждый день и как-то раз упомянула, что часто видится с Жозефом. В письме домой Наполеон предостерег жену, чтобы та не слишком доверяла Жозефу, добавив при этом, что просто не переживет, если узнает, что она спала с братом. «Остерегайся короля. У него дурная репутация и неприятные манеры, которые он приобрел в Испании».

И хотя на тот момент его стратегия была блестящей, в целом она оказалась нежизнеспособной. У императора не было настоящей армии — солдат, способных отвечать его требованиям, способных, не зная сна и отдыха, идти маршем — отступая или наступая — на огромные расстояния по грязи и распутице, снова и снова вступая в схватки с неприятелем, а затем ложиться спать на голодный желудок под зимним морозным небом. Его зеленые рекруты десятками валились замертво от изнеможения, голода и холода. Сам император вынужден был признать, что даже его лучшие войска «таяли как снег». 9 марта союзники договорились не принимать иных условий, кроме безоговорочной капитуляции. Их армии надвигались на Париж, и Наполеон решился на рискованный маневр. Перерезав вражеские коммуникации и как следует напугав, он задумал отвлечь неприятеля от столицы.

Император написал Марии-Луизе незашифрованную записку: «Я решил двинуться к Марне, чтобы вынудить неприятеля отойти от Парижа». Увы, это послание попало в руки к казакам и дошло до Шварценберга, тем самым подтверждая опасение союзников. Они раскусили его уловку и двинулись дальше, хорошо усвоив совет, данный Александру I корсиканцем Поццо ди Борго: «Его военное могущество все еще велико, какие бы препятствия ни выпали на его долю, но его политическое могущество рассыпалось в прах, — произнес он, не отказавшись от неумолимой вендетты. — Захватите Париж, и этот колосс Наполеон рухнет в тот же момент». Император слишком поздно осознал нависшую над ним опасность, а 31 марта в Фонтенбло ему было передано известие о том, что по совету Жозефа маршал Мормон подписал перемирие и столица уже в руках врага.

Если бы у Парижа имелся хотя бы какой-то намек на оборонительные сооружения, хотя бы несколько рвов или баррикад, город бы выстоял. Жозеф, который, будучи генерал-лейтенантом отвечал за укрепление обороны столицы, несет за это полную ответственность. Даже не имея оборонительных окопов, Париж вполне можно было защищать до прихода Наполеона, в момент капитуляции императора от столицы отделял лишь дневной переход.