Анатолий Найман - «Еврейское слово»: колонки

Не точно об этом, но, в некотором приближении, к этому тяготеющую книгу «Над пропастью во ржи» написал Сэлинджер. И не повторяя в тысячный раз, как ринулись к ней, как влюбились в нее десятки миллионов людей, в первую очередь, молодые, но и всех возрастов, не упустим напомнить, что посейчас, через почти 70 лет после ее выхода в свет каждый год она допечатывается четвертьмиллионным тиражом. В новое время такое случается очень редко, но вот, случается. Думаю, потому, что бытие вселенной и жизнь человечества, и даже типы людей описаны в главных книгах, начиная с Библии, полно и детально, но лицемерие, пошлость, низость так же, как любовь, до умиленности и самозабвения тяготеют к разнообразию и одновременно меняют формы от эпохи к эпохе. Все это требует быть названным немудреными, честными, пронзительными словами. Для этого не достаточно одного таланта, надо еще обладать особенной душой и обработать ее точными приемами, тонкими лезвиями, без фокусов. Как у Сэлинджера.

Жизнь инвалида – это всегда вопрос, сколько человек ухаживает за сколькими людьми. Например, если на сто человек одна нянечка, то человек получает одну сотую от нянечки – то же самое, что ничего.

Мы пытаемся помочь, дав информацию. Мы готовы давать и даем».

( Передаю слово Рубену Гальего, инвалиду от рождения, писателю, лауреату русского «Букера». Он родился в Москве в 1968 году. Внук генсека Коммунистической партии Испании. Просто выпишу несколько мест из его интервью Jewish.ru (Анне Гольдберг, 16.06.2017 )).

«Я уродился с ДЦП <���детский церебральный паралич>.

Меня отправили в детский дом, а маме указали на трубу крематория – нету сына, один дым.

Я начал свой путь до города Трубчевска, где были леса, глухие болота и очень много интересного, потом до городов Нижний Ломов и Новочеркасск. А еще успел заскочить в институт Карла Маркса. <���…> Там мне отрезали ноги.

Я сейчас сижу только благодаря коляске, которая сделана израильским инженером, а так бы мне пришлось лежать.

У человека есть цель – доползти до туалета. <���…> А на то, что когда я пытаюсь позвать нянечек, они не отзываются, один очень хороший человек сказал: „Мы все тихо кричим“.

Еще были пацаны. У взрослых человечности не хватало, да они просто не понимали, зачем нас учить, если мы через месяц-другой все равно умрем. А с пацанами мы делали одно дело – мы выживали. Некоторым пацанам я особенно обязан. Они тратили последние месяцы своей жизни на то, чтобы заставить меня учиться.

У нас в детдоме был великолепный учитель немецкого. <���…> Он нам говорил: „Какого хрена перед входом в детдом всего одна лампочка жалкая горит?“ <���…> Продолжал: „А вот, дети, пойдете вы по Берлину, и вам там через каждые четыре метра будут фонари с полным освещением“.

<���В 18 лет> для начала я попал в хороший дом престарелых. В остальных – моча по матрасам и никаких шансов.

А ПОТОМ ПРИШЕЛ ГОРБАЧЕВ К ВЛАСТИ, И НАЧАЛАСЬ ПЕРЕСТРОЙКА < выделено заглавными буквами мной – А. Н. >.

Испанский документалист <���…> меня в Мадрид вытащил. <���…> <���Мы с мамой> прожили в Европе еще восемь лет. <���…> В Америке я познакомился со своей <���будущей> женой. <���…> У нас родилась дочь София, она – аутист. <���…> Решили переезжать в Израиль. <���…> <���Она здесь> учится в специализированной школе, ею бесплатно занимаются восемь человек. Мне тут сшили новый желудок в клинике «Барзилай», и я наконец почувствовал себя отлично – врачи говорят, что до 70–80 лет спокойно проживу.

Солдат в самом первом, прямом смысле слова – это наемный воин, которому платят деньги ( сольди ), чтобы он защищал тех, кто не воюет, когда война. В реальности у солдата две обязанности: исполнять приказ – и быть готовым принять смерть в бою. Приказ самый частый – «огонь!» То есть стреляй в ту сторону, с которой стреляют в тебя. Потому что на той стороне тоже отдают приказ «огонь!». Если там выстрелят раньше, приступай к исполнению второй обязанности. (Есть еще гарнизонная служба или штабная, но это все равно что служить в конторе, тут военные – чиновники.) Обратим внимание, что в реальности о защите кого бы то ни было речь нигде не идет.

Это уже давно так устроилось, никто никого не защищает, только нападают. Военные – это некоторое параллельное по отношению к человечеству состояние. Как спортсмены. Мы проходим мимо стадиона, по своим делам, а они там прыгают и приседают. И военные так же: мы идем в лавку за молоком, а они по проезжей части строем неизвестно куда. Но в конце концов последствиями этого разъединения кому-то приходится заниматься. Отправлением извещения «пропал без вести» не обойтись. Мы хотим знать не только, при каких обстоятельствах, но и где наш близкий похоронен. А если не похоронен, то где искать тело, чтобы похоронить. А может, и не тело, а где-нибудь прячут его живого. Особенно когда война идет между нами и нами же, между Россией и Чечней. Заниматься этим никто не хочет, самим нам туда не отправиться, потому что головы не сносить. И тут вдруг возникает майор Измайлов. Чудом. Он всю жизнь воевал, воюет, знает обреченность жизни и настырность смерти. Он переговорщик: возвращает в Россию пленных, в Чечню – захваченных в плен чеченцев, находит тела убитых.

Кто их знает, американцев, по какой причине цепочка их классных писателей не прерывается столько лет, столько разных эпох? Талант талантом, но на каждом вновь достигаемом литературой уровне не снижается масштаб. Во всяком случае, после сошедшихся в одну пору Фолкнера, Хемингуэя, Фицджеральда, Стейнбека, Колдуэлла, Томаса Вулфа спад казался естественным. Но последний роман Фолкнера вышел в 1962 году, а пик славы Сола Беллоу, который родился на 18 лет позднее, пришелся на книгу, опубликованную в 1964-м.

Книга эта – «Герцог», что-то рассказывать о ней означает заведомо обрекать себя на большее или меньше придушение ее живого потока. Поэтому чтобы дать почувствовать ее вкус, выдерну почти наугад парочку цитат.

«В этом веке мы – уцелевшие, и поэтому теории прогресса не про нас: мы слишком хорошо знаем ему цену. Это страшно – осознавать себя уцелевшим. От сознания того, что ты избранник, хочется плакать. Когда мёртвые уходят, ты взываешь к ним, но они уходят чёрным облаком лиц и душ. Они выпархивают дымком из труб лагерей уничтожения и оставляют тебя на ярком свету исторического торжества – торжества западной техники. И под грохот крови ты понимаешь, что делает это – человечество <���…>».