Луи-Жозеф Маршан - Наполеон. Годы изгнания

Отец Буонавита, служивший мессу, пришел облаченный в свои самые красивые одеяния. Ему помогал отец Виньяли, а старшему сыну графа Бертрана было поручено обслуживать мессу. На мессу пришли граф и графиня Бертран с остальными детьми и слугами. Я отправился сообщить императору, который был в своих апартаментах с графом де Монтолоном, что священник находится у алтаря. Через несколько минут дверь, ведущая из его спальной комнаты в часовню, открылась и появился император, который занял свое место между креслом и молитвенной скамьей, поставленной для него впереди всех. Позади него были гофмаршал, графиня Бертран, ее дети и граф де Монтолон, а уже после них — обслуживающий персонал Лонгвуда. Так как в часовню не проникал дневной свет, то это придало всей религиозной церемонии таинственный вид.

Обратившись с приветствиями к императору, священники начали мессу, которая была благоговейно выслушана. Когда месса закончилась, император вышел в гостиную и затем в сад, сопровождаемый своей свитой. Через полчаса все было убрано из столовой комнаты и спрятано до следующего воскресенья.

До тех пор, пока здоровье императора позволяло, вся религиозная процедура проводилась именно таким образом. Но когда здоровье императора ухудшилось, он мог слушать мессу, только оставаясь в постели, но с открытой дверью между его спальной комнатой и часовней. Он разрешил гофмаршалу использовать отца Виньяли для мессы в его доме, а также, если губернатор не стал бы возражать, приглашать к себе ирландских офицеров и солдат из английского военного лагеря, которые были лишены католической службы, чтобы они присутствовали на мессе. Однако этого так никогда не случилось.

Император добавил к уже красиво украшенной часовне стихарь, отделанный шелком, и этой же материей был покрыт алтарь. У отца Буонавита стихари были из грубой материи, и ему хотелось иметь более красивые. Он сказал мне об этом и спросил, не могу я сказать императору, что его стихари попорчены крысами во время поездки на остров Святой Елены. «Если вы хотите, чтобы на вашей совести была такая ложь, — ответил я ему, — то я сделаю это».

«Нет, этого я не хочу, — заявил он, — но грех не будет уж очень большим». В тот же вечер я упомянул императору о просьбе отца Буонавита. Император от всего сердца смеялся над уловкой доброго отца и распорядился, чтобы ему сделали стихари из красивого материала.

Когда император в первый раз вошел в часовню, он выразил свое удовлетворение тем сюрпризом, который мы приготовили для него. Граф де Монтолон сообщил мне, что император был тронут, когда ему сказали, что все в часовне сделано без посторонней помощи. У императора была религиозная душа, умирая, он сделал заявление о своей вере: «Я умираю, принадлежа к римско-католической и апостольской церкви со дня моего рождения более пятидесяти лет тому назад». Это заявление свидетельствует о его чувствах в этом вопросе.

Как бы то ни было, но я не могу сказать, что эти чувства были лучше высказаны в Париже или на острове Эльба, чем на острове Святой Елены. Когда император входил в часовню, он обычно шел на свое место, крестился и становился на колени на свою молитвенную скамью. Поднимаясь со скамьи, он обычно отдавал поклон без какого-либо проявления чувств. Религиозные чувства императора восходили к дням его детства и были результатом его раннего религиозного воспитания; они были заложены глубоко в его сердце, и позднее его гений использовал их в качестве средства правления. Он говорил, что считает, что те люди, которых привлекает таинство в религии, должны искать его в разумной морали религии, а не в действиях Ленормана или Калиостро. Его приверженность религиозным обрядам не простиралась далее посещения мессы; он пренебрегал ограничениями и только воздерживался от мясной пищи в Великую Страстную пятницу. Его отношение к религии характеризуют слова, обращенные к графине де Монтескью, когда он вверял ей своего сына: «Мадам, я вверяю вам судьбу Франции: сделайте из моего сына хорошего француза и доброго христианина, отдельно они не могут существовать». Так как некоторые придворные, присутствовавшие при этой сцене, не могли удержаться от улыбки, император заявил им: «Да, господа, религия для меня является основой нравственного поведения и хороших манер».

Легкость, с которой была создана часовня, подтолкнула императора к идее смены обоев в двух его комнатах, поскольку обои из китайки, хлопчатобумажной ткани, стали грязными и испортились из-за влажности. Граф де Монтолон предложил использовать белый муслин. Император предпочитал шелк, но я напомнил ему о той трудности, с которой мы столкнулись, когда старались достать небольшое количество шелка, необходимое для задней стены часовни. Я добавил, что будет практически невозможно найти необходимое количество рулонов шелка, чтобы покрыть им стены его комнаты. И, наоборот, муслин из Индии в полоску или без узора можно будет купить без всяких затруднений. У императора было хорошее настроение, и он сказал мне: «Ладно, я вижу, ты не хочешь шелка. Уточни высоту стен и размеры комнаты, чтобы я смог подсчитать расходы». Я представил ему необходимые размеры. Он произвел примерные расчеты и предоставил мне полную свободу действий для приведения в порядок сначала одной, а затем и второй его комнаты.

Император был твердо настроен против того, чтобы в его дом приходили англичане для чистки мебели и стен, поэтому я сказал ему, что мы сами с помощью китайского слуги справимся с ремонтом его комнат и что никто из посторонних лиц нам не понадобится. Взяв перочинный нож, император проделал им большое отверстие в обоях, чтобы посмотреть под ним на стены, которые оказались весьма грязными и в плохом состоянии. На следующий день каждый из нас продемонстрировал свое служебное рвение: обои из китайки, натянутые на раму, были удалены, а стены спальной комнаты оклеены белой бумагой. Китайский рабочий сделал побелку потолка, в то время как другие рабочие почистили и натерли воском мебель, которую вынесли наружу. После того как были произведены замеры в комнатах, было закуплено необходимое количество муслина в полоску. Жена Новерраза, которой оказывала помощь женщина из военного лагеря, разрезала материю на длинные куски и прикладывала их друг к другу. Затем она подрубала швы вверху и внизу каждого куска материи, и так как все эти секции муслина вместе были намного шире стены, то теперь их можно было стянуть ниткой по шву и придать им ребристый вид, который был намного изящней, чем если бы полосы муслина просто свисали гладко. Собранная в складки маленькая занавеска из того же муслина, высотой в восемь дюймов, помогла прикрыть верхний шов, в то время как такая же занавеска внизу покоилась на плинтусе. По указанию графа де Монтолона из города привезли ковер, заменивший тот, что пролежал на полу в течение последних четырех лет. Из куска зеленого шелка, купленного в городе, я распорядился сделать два новых полога для императорских маленьких походных кроватей. Латунные столбики кроватной короны мы заменили серебряными эмблемами, оставшимися после разбитого столового серебра: они идеально подошли к внешнему виду кровати и производили потрясающий эффект. Портреты императрицы и Римского короля были поставлены на старое место. Восемь дней оказалось достаточно для того, чтобы достигнуть метаморфозы, которую мы планировали. Гофмаршал захотел внести свой вклад в общее дело и прислал позолоченные латунные часы и небольшой бюст Римского короля, изображавший его еще ребенком, и эти предметы были поставлены на каминную полку в спальной комнате императора. Наши старания потерпели бы крах, если бы все вещи не были поставлены на прежнее место в тот же самый день; нужно было, чтобы император смог вступить во владение отремонтированной комнаты в тот же вечер и спать уже в ней. Граф де Монтолон понимал наше желание, о котором я сообщил ему, и сделал все, чтобы император оставался в гостиной на несколько часов позже обычного. Как мы ни старались в течение дня, но мы закончили работу только в 7 часов вечера. Император был столь любезен, что вернулся в свою комнату только в это время. В горелке для ладана тлели две облатки ароматического вещества «Удиган»; так как в течение длительного времени император довольствовался тем, что в его спальной комнате для благоухания сжигали сахар или уксус, то, вступив в комнату, он был приятно удивлен, когда его тонкое обоняние ощутило новый аромат. Он решил, что это тлела веточка алоэ. Я объяснил ему, что это две облатки из шести коробок, привезенных в город. Пьеррон доставил их в Лонгвуд, зная, что я просил их закупать всякий раз, когда новый корабль прибывает из Европы.