Луи-Жозеф Маршан - Наполеон. Годы изгнания

В ночь с 28 на 29 апреля император не смог заснуть; он объяснял свое состояние бессонницы тем, что сменил комнаты для сна. Когда я пришел к нему в 3 часа утра, я увидел, что граф де Монтолон пишет под его диктовку, и собирался уже уйти, когда император сказал, чтобы я остался: «Монтолон, сын мой, пойдите и отдохните, вы нуждаетесь в этом, а я продолжу работу с Маршаном». Я занял место г-на де Монтолона, и император сказал мне, чтобы я озаглавил работу, которую он диктовал, как «Вторые раздумья». В течение часа и тридцати минут он подробно диктовал свои мысли на тему об организации национальной гвардии, чтобы защитить территорию Франции, о чьем благополучии и величии он всегда думал. Когда он закончил диктовать, то сказал мне, чтобы я аккуратно все переписал и приложил этот письменный материал к тому, что он уже продиктовал графу де Монтолону, который продолжал стоять у кровати императора. Император сказал мне: «Я чувствовал себя таким слабым вчера, и мне так хорошо сегодня, что я ощущаю силы для того, чтобы поездить верхом на коне».

Когда наступил рассвет, я раскрыл ставни. Поскольку ночью он сменил кровати, а сейчас солнечный свет больно резал его глаза, то он попросил вернуть его обратно в свою прежнюю спальню, что он и сделал с большим трудом, опираясь на Сен-Дени и на меня. Природа наградила его последними силами, продиктованные им две рукописи были его лебединой песнью. К большому сожалению, эти рукописи были потеряны.

Граф де Монтолон вернулся около И часов утра. Император жаловался на небольшую слабость, но все же хотел добавить к своему завещанию восьмое дополнительное распоряжение. После нескольких строчек силы покинули его. «Бедный Наполеон», — произнес император, и поскольку он оказался не в состоянии продолжать сидеть в постели, то склонил голову на подушку. Незаконченное дополнительное распоряжение к завещанию сформулировано следующим образом:

С больным телом, но в здравом рассудке, я собственноручно пишу восьмое дополнительное распоряжение к моему завещанию:

1. Я назначаю моими душеприказчиками г-д Бертрана, Монтолона и Маршана, а графа Лас-Каза или его сына моим казначеем.

2. Я прошу Марию Луизу взять в свое услужение Антоммарки и выплачивать ему пенсию в размере 6000 франков, которые я завещаю ему.

Император, почувствовав себя лучше, после минутной слабости сказал генералу де Монтолону: «Сын мой, идите и подышите свежим воздухом, вам это надо. Перед тем как уйти, генерал отвел меня в сторону и вручил мне черновики двух писем, написанных им по поручению императора: одно для г-на Лаффитта, а другое для г-на де Ла Бульери. Он попросил меня переписать их, с тем чтобы он мог представить их императору на подпись. Генерал опасался, что, если он не подпишет их сегодня, то, возможно, он не будет в состоянии сделать это завтра. Император заснул, и, оставив с ним Сен-Дени, я отправился в библиотеку, чтобы переписать следующих два письма.

Г-н Лаффитт!

В 1815 году, в то время, когда я покидал Париж, я передал вам сумму, близкую к шести миллионам, за которые вы вручили мне расписку в двух экземплярах. Я уполномочиваю графа де Монтолона представить вам вторую расписку, с тем чтобы вы могли вручить ему указанную сумму после моей смерти с процентной ставкой в размере 5 % начиная с 1 июля 1815 года; после выплаты платежей, совершенных вами в соответствии с полученными от меня указаниями. Я хочу, чтобы ликвидация моего счета была осуществлена в результате обоюдного соглашения между вами и графом де Монтолоном, графом Бертраном и г-ном Маршаном. Как только ликвидация этого счета будет завершена, я настоящим уполномочиваю вас полностью выплатить указанную сумму.

Я также передал вам коробку с моими медалями; и я прошу вас вручить эту коробку с медалями графу де Монтолону.

Я молюсь Богу, чтобы он продолжал хранить вас.

Лонгвуд, остров Святой Елены, 25 апреля 1821 года.

Наполеон.

Барон де Ла Бульери, казначей моего личного имущества, я предписываю, чтобы вы предоставили отчетность о моем личном имуществе и о его размере графу де Монтолону после моей смерти, которого я уполномочиваю быть исполнителем моего завещания.

Я молюсь Богу, барон де Ла Бульери, чтобы он продолжал хранить вас.

Лонгвуд, 25 апреля 1821 года.

Наполеон.

Когда я переписывал эти письма, меня удивило, что в одном из них в отношения меня было использовано обращение «господин», хотя граф де Монтолон хорошо знал о том, что император удостоил меня чести, присвоив мне титул графа в подготовленном им завещании. Граф де Монтолон сам говорил мне об этом до того, как император подписал завещание. В эти решающие минуты, когда смерть была на пороге, чтобы забрать того, кто был велик и добр ко мне, моя душа была далека от тщеславия. Когда граф вернулся, я молча вручил ему оба письма, которые он дал мне переписать. Единственное, что я сделал, это датировал их 25-м апреля, хотя на самом деле это происходило 29 апреля.

Если я рассуждаю об этих двух письмах, то только потому, что граф де Монтолон в своих двух книгах, опубликованных на острове Святой Елены, — где память часто подводит его, — пишет, что эти письма были продиктованы мне самим императором. Это не соответствует истине [329]. Черновики этих писем были подготовлены графом де Монтолоном: слово «господин» не предшествует моему имени ни в завещании императора, ни в его дополнительных распоряжениях к завещанию, и это так же верно, как и то, что в восьмом дополнительном распоряжении к завещанию, написанном после этих двух писем, говорится: «Я назначаю в качестве моих душеприказчиков г-д Бертрана, Монтолона и Маршана, а Лас-Каза или его сына моим казначеем». Когда появилась книга графа де Монтолона, я сделал ему несколько замечаний относительно допущенных в книге ошибок, и в частности именно об этом. Граф де Монтолон ответил, что эти письма были написаны моей рукой, поэтому он решил, что они продиктованы мне императором.

Днем пришли доктора в сопровождении гофмаршала. Император рассказал этим господам о своей бессоннице, которая оказалась для него полезной, поскольку он смог каждому из нас диктовать по два часа. «Я чувствовал себя таким сильным, — заявил он, посмотрев на д-ра Арнотта, — а сейчас уже нет. Я полностью истощен». Доктор, которому эти слова были переведены гофмаршалом, ответил, что истощение императора вызвано напряженностью его работы в течение четырех часов. В тот же вечер император много говорил, и его речь мне казалась несколько затрудненной. Между 8 и 9 часами вечера, несмотря на то, что все утро его было занято распоряжениями к завещанию и нежной заботой о сыне, император попросил у меня немного бумаги, чтобы что-то написать. Я ответил, что у меня есть бумага, хотя ее у меня не было, считая, что его мысли заняты чем угодно, но только не письменной работой. Однако через некоторое время он вновь спросил, есть ли у меня бумага. Я ответил, что она у меня есть, и взял находившуюся под рукой игральную карту [330]и карандаш. Он продиктовал мне следующие строки, которые я написал на этой игральной карте: «Я завещаю моему сыну дом в Аяччо и прилегающие к нему постройки, два дома с садами около соляных копий, всю мою собственность на территории Аяччо, которая должна приносить ему доход в размере 30 000 фунтов стерлингов».