Ефим Янкелевич - Дорога длиной в сто лет

Фима в девять месяцев стал ходить. Рано стал говорить и декламировать совсем не по-детски. Зейде дер ковель (кузнец) был в него влюблен. Он ставил Фиму на стол и тот ему декламировал к его удовольствию. (Этого, естественно, я не помню. Исходя из описанных мамой событий, мне тогда было не более двух-трех лет. Как ни странно, но я кое-что запомнил из того далекого, безоблачного для меня времени. Помню эту чужую женщину, обвязанную белыми мешками. Помню приход к нам высокого человека с двумя маленькими коричневыми собачками с обвислыми ушами. Я тогда был на полу и мне было интересно на них смотреть. Из дальнейших маминых воспоминаний, — это, очевидно, был приход к нам фельдшера Цанка к моему дяде Авреймлу. Помню ненастные дни, когда мне нельзя было выходить во двор. Я садился у окна и смотрел на улицу. Люди, наблюдая за мной, очевидно думали обо мне то же самое, что я сейчас думаю о кошках на подоконниках, часами смотрящих на происходящее за окном. Но со мной это было не так. Я уже тогда думал. Причем мысли у меня были «глобального масштаба». Вот запомнившийся мне пример. По грунтовой дороге в грязи вереницей одна за другой ехали подводы. И каждая из них углубляла колею предыдущей. И думал я: «Так они могут продавить землю насквозь». Вот такой я был «мыслитель ». Совсем недавно я узнал, что в моих детских воспоминаниях нет ничего необычного. В возрасте примерно трех лет происходит первый, из трех, переходный период, который называется «Я САМ». Ребенок обнаруживает, что он такой же человек, как и взрослый, а взрослые его таковым еще не считают. Мамы и папы: «Не заблуждайтесь! Маленькие дети серьезно думают и запоминают». Учтите это. Со своими детьми я это понимал интуитивно.

Помню и такое. Как мама уже вспоминала, нам выделили часть длинного сарая для наших нужд. В соседнем сарае возился дядя, которого я часто видел у соседей. Из этого сарая я часто видел, что оттуда валил дым и чем-то пахло. Туда зайти я не решался, но через открытую дверь я видел, что дымит бочка. Для меня это было странным, так как до этого я видел только бочки, в которых была вода. Я тогда спросил папу, что это за бочка, из которой валит дым? На это папа мне ответил, что дядя Беня коптит селедку. Вот уже второй раз мы встретились с Беней — «золотые руки». Его золотые руки были, очевидно, наследственными, так как его папа Зейде был хорошим кузнецом.

Кстати, мама с раннего детства хотела сделать из меня «человека». Запомнилось, как-то она привела в комнату, где жил Беня и показала мне картину на стене, на которой был нарисован большой дом. Она сказала, что это здание Одесского оперного театра и что Беня видел его, когда служил в армии. Вот таким человеком надо быть, говорила она мне. Но последующее воспоминание относится, вероятно, к более позднему периоду, когда я был в Добровеличковке второй и последний раз, когда мне было уже лет пять.

Но наиболее загадочным детским воспоминанием для меня является мамина колыбельная песня. Я запомнил, как будто это было вчера. Моя кроватка стоит у стены. У кроватки сидит мама и тихо поет красивую песню. Я даже запомнил отдельные слова и фразы из этой песни: «Спи младенец мой прекрасный, баюшки баю. Тихо смотрит месяц ясный в колыбель твою. Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал». И еще. «Богатырь ты будешь с виду…». Мама пела красивую колыбельную песню, которую она знала, очевидно, по семинарской школе. Но как я мог запомнить слова этой песни, когда я до пяти лет не знал русского языка и говорил только на идиш? Я как-то поделился с мамой этим воспоминанием и для нее это было тоже загадкой. И все же. То, что мне запомнился момент, когда мама пела песню у моей кроватки — в этом я не сомневаюсь. Это было и это не выдумка. Мотив этой красивой колыбельной песни я мог и запомнить. Что же касается слов, то это, очевидно, более позднее «приобретение». Только работая над этими воспоминаниями, я поинтересовался первоисточником этой песни. Оказалось, что эта песня написана на стихи великого русского поэта М. Ю. Лермонтова. Стихи называются «Казачья колыбельная песня»).

Наряду с хорошим, было и плохое. Когда мы обосновались в своем доме, к нам переехал жить племянник-сирота Аврумарна, которого звали Авреймл . (Далее в воспоминаниях родителей ничего об Авреймле не говорится. Я же помню скорбный разговор папы с мамой о трагедии с его сестрой Сарой. Я запомнил этот разговор потому, что то, о чем они говорили было мне тогда не понятно. Сара разжигала примус и он взорвался. Горячий керосин облил ее и она загорелась. Сара бросилась к постели, чтобы схватить одеяло и завернувшись в него, сбить пламя. Однако, находившаяся в комнате свекровь вырвала у нее одеяло. От ожогов Сара умерла мучительной смертью. Что же я тогда не понял? Одеяло ведь само тоже будет гореть. Не знал я, что завернувшись во что-то, можно погасить пламя, лишив его поступления кислорода).

Надо было чему-то учить Авреймла. Аврумарн хотел, чтобы у него была хорошая профессия. Он отдал его в ученики провизору (фармацевту), но Авреймл не захотел учиться этой сложной профессии. Пришлось отдать его в ученики к парикмахеру. После учебы он неплохо работал в парикмахерской на ближайшей железнодорожной станции Помошная. Но спокойная жизнь длилась недолго. Зимой он пошел в баню, простудился и заболел летучим ревматизмом с сильнейшими болями. Пришлось его забрать к нам. У нас он сильно капризничал, издевался над Блюмой и дружил только с Фимой. Лечил его опять же незаменимый фельдшер Цанк. К лету он выздоровел и снова уехал на работу .

Во время болезни Авреймла Фима начал ходить. Я даже запомнила его первые шаги. Вообще он не лазил, а сидел на полу и занимался тем, что у него было под рукой. Как-то я пришла с базара и принесла лозовую корзину с продуктами. Корзину я поставила на пол рядом с местом, где игрался Фима. Фима взялся за край корзины, встал и пошел. Ему тогда было месяцев 9. Этот подъем наблюдал Авреймл. И тут же он придумал для себя игру, которая была полезна и Фиме. Он бросал свою обувь, а Фима должен был ее приносить.

Зейде дер ковель выдавал замуж свою очень способную старшую дочь Эстер, мою лучшую подругу. Опишу вкратце, что представляла тогда местечковая свадьба. Стол накрыли в амбаре нашего двора. Гуляли до утра. А затем на подводах развозили гостей по домам с музыкой и танцами. За каждого гостя музыканты получали вознаграждение. После замужества некоторое время Эстер жила у нас.

Какое счастливое начало жизни было у Эстер и какая тяжелая судьба у нее сложилась впоследствии вплоть до самой трагической гибели. До войны семья Эстер оставалась жить в Добровеличковке. Во время голода 1933—1934 годов ее с детьми оставил муж, и они чудом выжили. О том, как они выжили, я расскажу позже. А в войну она вместе с родителями погибла от фашистов.