Ефим Янкелевич - Дорога длиной в сто лет

Рано утром покормили лошадей, позавтракали продуктами, взятыми из дому, запрягли лошадей и снова в путь. Рядом с нами шли и ехали отступающие воинские части, гнали на восток скот, даже свиней и поросят, так сказать своим ходом.

За всю дорогу, которая заняла у нас почти две недели, запомнилось мне только несколько случаев сочувствия к нам со стороны окружающих. Только один случай внимания к нам одного из тысяч солдат, встречавшихся нам в дороге. Он подбежал к нашей подводе и вручил мне буханку хлеба. Возможно он подумал, что и его родные где-то так же мытарствуют. В другом случае мы проезжали мимо отдыхающего в поле стада коров, и женщины угостили нас парным молоком.

Однажды в дороге к нам на подводу прямо на мамин подол откуда ни возьмись залетела курица. Кто-то пошутил, что она не хотела попасть к немцу в котелок, а уж лучше в свою кастрюлю. До железнодорожной станции Валуйки мы ехали, кажется, одиннадцать дней, а надо было ехать как можно быстрее, так как на нас наседали немцы. Ехали мы очень медленно, поскольку все время приходилось останавливаться при очередной поломке какой-нибудь из подвод. То колесо у кого-то соскочит, то оглобля, то какая-то из подвод застрянет в грязи. Одним словом «обоз».

Только один раз нам удалось переночевать в чистой комнате — в семье местных учителей.

Ко времени, когда мы добрались до Валуек, фашисты уже были в Харькове. Мы были вконец измучены двухнедельной ездой на подводе, но надо было как можно скорее уезжать из Валуек. Расстояние от Харькова до Валуек было чуть больше 100 километров и станцию уже неоднократно бомбили. Медлить было нельзя, но в первое же утро в Валуйках я не узнала Аврумарна. Он почему то начал медлить. В ответ на мое недоумение, он заявил мне, что без продуктов он в поезд садиться не намерен. В чем же дело? Оказалось, что привязанные на ночь к подводе лошади, учуяли наши продукты, взломали картонные чемоданы, в которых они хранились, и съели все наши запасы. Поэтому он, прежде чем идти на станцию, собирался купить продукты в дорогу. А медлить было нельзя, так как со слов железнодорожников со станции уходили уже последние эшелоны.

И здесь я в запале сказала то, что в других условиях и помыслить даже было невозможно. Я ведь всегда была покорной женой, а Аврумарн в своих суждениях зачастую был непреклонен. В спорных ситуациях он заканчивал короткой фразой: «Их об гезукт», что означало по-русски — «я сказал», и на этом спор оканчивался. В этот раз со мной что-то произошло. Или военная обстановка, или грозящая смертельная опасность, но я сказала то, о чем в других обстоятельствах не могло быть и речи. Слова эти стоят у меня в ушах всю мою жизнь.

В запале я выкрикнула: «Командовать парадом буду я!»

(Это фраза, написанная мамой. В этой связи у меня два замечания. Первое. Относительно командования парадом. Это крылатая фраза из, как теперь говорят, бестселлера тех времен — романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». Неужели мама прочла этот роман до войны? Он был тогда труднодоступен, и я его прочел только в пятидесятых годах. И второе. Память у людей коротка. Мама забыла, как она вынудила папу бросить учебу, к которой он стремился всю жизнь, когда мы жили в пригороде Харькова). Как ни странно, но после этого необычного выпада, он пошел на станцию. На путях станции он нашел незаполненный вагон, где находилось несколько семей военнослужащих, ехавших от самой границы и мы туда сели.

Встреченный мною железнодорожник сказал, что это последний эшелон, который они отправляют с людьми.

В Валуйках наш обоз распался. Несколько подвод продолжило свой путь в город Моршанск. Остальные, одинокие мужчины, кто втиснулся в вагоны, а кто и на крышах вагонов последовали на восток. Из нашего обоза в Валуйках оставалась только моя семья. А тут еще произошло непредвиденное — лошади съели все наши продукты, которые мы везли из Харькова. К тому же, как можно уехать я понятия не имел. Пошел на железнодорожную станцию, так сказать, искать счастья. Там я встретил двух рабочих и поделился с ними своим горем. Я дал им все имеющиеся у меня с собой 50 рублей, и они согласились посадить нас в вагон, стоявший на запасных путях. В этом вагоне мы и поехали на восток.

У меня было письмо нашего главного управления в Куйбышевское (Самарское) управление «Главутиль» с просьбой, чтобы они приютили мою семью и предоставили мне работу. Но в Куйбышев мы не попали. Наш поезд обошел его стороной, так как тогда в Куйбышеве находились правительственные учреждения, о чем мы узнали уже после войны. За Волгой (Куйбышев расположен на Волге) эшелон, к которому мы были прицеплены, уже на большой скорости мчался на Урал. Когда мы это выяснили, то оказалось, что никто из пассажиров нашего вагона не хочет по собственной воле ехать в эвакуацию на холодный Урал или в Сибирь. Мужчины нашего вагона объединились и, путем взяток прицепщикам вагонов, вернули вагон на узловую станцию Кинель. От этой станции наш вагон поехал в теплую Среднюю Азию. С небольшими приключениями мы добрались до города Коканд в Узбекистане, где и провели всю эвакуацию.

Мне было 16 лет и события этих дней запомнились мне очень хорошо. Тщу себя надеждой, что эта глава будет интересна многим читателям.

Был конец июня. Время было варить вишневое варенье. Варили тогда на примусе. Обычно все соседки выносили свои ведра с вишнями во двор, усаживались у своих дверей и начинали выдавливать руками косточки из вишен. Я очень гордился мамой, так как она делала это лучше всех соседок. Косточки так и вылетали у нее из под рук, а сама она была чистой, в отличие от соседок, выпачканных соком вишни.

День был воскресный (уже год, как страна перешла с пятидневки на семидневную рабочую неделю), и мама утром послала меня на Конный базар за керосином для примуса. Для варки варенья нужно было много керосина.

Я взял бидон для керосина, книжку для чтения и пошел на базар. Запомнился даже бидон. Это был ржавый цилиндр с конусообразным верхом литров на десять. Очередь у киоска, где продавался керосин, была большой, человек на двести. В очереди стояли, в основном, женщины. День был хороший — стою читаю. Вдруг услышал странный шум. Заговорила вся очередь одновременно. И слышу слово война.

До меня весь ужас этого слова сразу не дошел. Чего не скажешь о женщинах из очереди. Они своим женским чутьем сразу почувствовали трагичность случившегося. Как ни странно (во время войн в нашей стране население всегда запасалось продуктами), большинство женщин побежали домой, и я сравнительно быстро купил керосин.

О начале войны страну оповестил председатель правительства Молотов по радио в 11 часов дня 22 июня 1941 года. С его слов, это было ничем не спровоцированное, неожиданное и вероломное нападение. Как мы потом узнали, война уже бушевала в стране по крайней мере 7 часов, то есть с 4 часов утра. А с воззванием к стране верховный руководитель, а точнее «диктатор», обратился только 3 июля, то есть спустя почти две недели. На мой взгляд, он просто дезертировал, оставив страну и армию без руководства в самый ответственный момент.Причем, за несколько лет до начала войны он расстрелял всех думающих людей в руководстве армии. В результате в начале войны во главе армии стояли малокомпетентные люди. Эти руководители от самого низу до самого верху без указания свыше самостоятельные решения принимать не могли.