Федор Толстой - Записки графа Федора Петровича Толстого

На другой же день по утверждении комитетом представленного мною проекта медалионов и описаний к ним, Александр Семенович докладывал об этом его величеству, который и благоволил согласиться дать мне пособие вылепить из воску сочиненные мною медалионы и вырезать вовнутрь с них, в ту же величину осьмиугольные штампы для выпуска в свет гипсовых слепков и по моему представлению на печатание сделанных мною описаний с контурными гравюрами с моих рисунков всех медальонов на русском, французском и немецком языках для раздачи при выпуске коллекции в свет, под личным надзором Александра Семеновича Шишкова.

Не будучи знаком с делом печатания книг, и [так] как собственно мое дело — лепка больших медальонов и особливо резание штампов в крепком металле — должно взять не один год времени, я отказался от этого и просил Шишкова поручить тому, кто у него по Академии этим занимается. Он согласился и поручил это дело господину Соколову [584], секретарю Российской Академии, почему назначенные мне на пособие двадцать тысяч рублей были отправлены [ из Кабинета государя ] Александру Семеновичу в Российскую Академию и тем более, что главные издержки по изданию этих медалионов должны были выходить на печатание книг и гравирование рисунков, а собственно на мою работу восковых медалионов, приготовления металлических штампов для вырезывания мною в них форм с восковых моделей, приготовления стальных литер для наколачивания надписей кругом медалионов я издерживал всего только по двести рублей ассигнациями [ на каждый медалион из пожалованной мне суммы), а остальные деньги пошли на печатание описаний медальонов на русском, французском и немецком языках, доставленных мною в рукописях в Академию, и гравюр в контурах к этим книгам [585], гравированных Утиным [586]по заказу Российской Академии с рисунков, представленных его величеству.

Кому и какой отчет подавал господин Соколов по этому поручению, я не знаю, вероятно президенту Российской Академии, которому и я по изготовлении каждого медалиона подавал отчет в употребленных мною на них денег [587].

По выступлении французских войск из Москвы продавалось множество разных вещей, награбленных Наполеоновыми войсками и по бегству кинутых, продаваемых за безделицы, как многое продавалось и самими жителями Москвы весьма дешево по крайности в деньгах в это тяжелое время. Дядюшка Федор Андреевич [588]тотчас по уходе врагов вернулся в Москву в свой дом, совершенно уцелевший, потому что в нем до последнего часу бегства Наполеона жил какой-то маршал. Владея большими суммами наличных денег, дядюшка скупил за бездельную цену много и хороших вещей. Ему присоветовали более всего обратить внимание на покупку книг старинной печати, которые плуты, бродящие торгаши, узнав, что есть господин, который скупает старинные книги, стали к нему таскать в большом количестве, растасканные и раскраденные из партикулярных [589]библиотек. Много скупал [дядюшка] у раскольников их церковных книг, библий, жития святых и других, так что он очень скоро собрал весьма замечательную коллекцию старопечатных книг и старинных различных актов и сказаний и тому подобного, которую впоследствии купил государь для императорской Публичной библиотеки за [ семьдесят ] тысяч рублей серебром [590].

Чего не делают деньги! Пройдет несколько десятков лет после смерти Федора Андреевича, когда [умрут] все, знавшие степень ума и образования его, знавшие, что Федор Андреевич никогда ничему не учился, и что вся его образованность состоит в одном довольно плохом знании русской грамоты, и что он, покинув указку, до сих пор, кажется, не прочел ни одной книжки; а также не станет и тех, которые могли бы быть свидетелями настоящего состояния ума и познаний почтенного дядюшки. Чрез несколько десятков лет люди, занимающиеся историею русской словесности, прочтя заглавие огромного каталога старопечатных книг коллекции сенатора графа Федора Андреевича Толстого [591], не смогут не принять господина, владевшего такою замечательною коллекциею старопечатных книг, как за человека, занимавшегося этою частию, и потому за имеющего право называться ученым. Так и будут писать и печатать в своих ученых исследованиях, и так наш Федор Андреевич при его совершенном необразовании в продолжении нескольких десятков лет, пожалуй, прослывет ученым человеком благодаря своей женитьбе на богатой раскольнице.

Дядюшка отдал единственную осьмнадцатилетнюю свою дочь, Аграфену Федоровну, за дежурного генерала Главного штаба [ Арсения Андреевича Закревского [592]], человека немолодого, очень некрасивого, совсем необразованного, но неглупого от природы, очень деятельного и знающего по делам Главного штаба. Всю свою службу провел он старшим атютантом при графе Каменском [593]управляя канцеляриею его штаба; граф Каменский дал ему дорогу, которою он теперь и идет. Вступив на службу в Главный штаб [ при начальнике Г [лавного] штаба князе Волконском [594]], [он] был сделан старшим атютантом, был пожалован флигель-атютантом и был дежурным штаб-офицером Главного штаба. Быв произведен в генерал-майоры, был сделан дежурным генералом Штаба. На этом месте, имея случай часто бывать с докладами у государя, понравился императору и вскоре своею деятельностию и точностию и ревностным исполнением начальнических приказаний приобрел полную доверенность его величества, был сделан генерал-атютантом. А впоследствии, когда князь Волконский, бывший в это время начальником Главного штаба, вышел из него, получил это важное место Арсений Иванович [595]Закревский.

Аграфена Федоровна, бывши невестою, не могла даже видеть своего жениха, он ей не нравился, а между тем все-таки была выдана за Закревского, потому что тщеславным родителям льстило иметь зятем человека, так близкого к особе его величества. А может ли она его любить и будет ли за ним счастлива, об этом почтенные родители нисколько и не заботились. Хорошо, что Аграфена Федоровна была такой нравственности, что с первых же дней после свадьбы умела найти себе утешение — у ее мужа были атютанты. Как Аграфена Федоровна любила своего мужа и дорожила его честию и своей, известно очень хорошо всем в городе. Расчетливый же муж молодой богатой жены, любивший гораздо более женины деньги, нежели ее самое и супружескую честь, не убивался ее развратом, которого она не заботилась и скрывать.

Раз, бывши у дядюшки, жившего вместе с Закревскими, мы собрались с дядюшкою куда-то вместе ехать, и для этого ему нужно было видеть дочь, и дядюшка пошел со мною в ее будуар. Нам сказали, что она в спальной. Дядюшка пошел к затворенной в спальную двери, чтоб переговорить с дочерью, но горничная Аграфены Федоровны, заступив ему дорогу, сказала: «Туда нельзя ходить, там теперь графский атютант». Дядюшка немного сконфузился — вероятно, мое присутствие было тому причиною, — но скоро оправясь, оборотясь ко мне, преспокойно сказал: «Ну, так поедем«…Видно было, что это дело ему не новое, а уже бывалое, и не с ним одним, как мне говорили, да и [с] самим мужем.