Федор Толстой - Записки графа Федора Петровича Толстого

Озадаченный бедный чиновник со слезами отдал ему свои часы, которые не пошли на пособие бедным, а которые он без зазрения совести носил на виду всей Академии (очень хорошо знавшей эту бессовестную его проделку с самым бедным чиновником нашей конторы) до выключки его из службы и ссылки его в одну из дальних провинций под надзор полиции, и которые он увез с собою в ссылку, где он и умер [675].

Лабзин, любя домашние театры и считая себя отличным декламатором, устроил домашний театр из своих знакомых и некоторых членов его ложи, на котором играл иногда и сам, но более всего любил распоряжаться и учить играющих. А как играли у него, я не знаю, потому что ни разу не видел, а говорят, что все играют не по своему таланту, чувствам и способностям, а как приказывал Лабзин, и потому все, играющие в пиесах у Лабзина, говорят, ходят и действуют совершенно как один, и потому в их игре нету ни малейшей натуры. Но господину Лабзину это-то и нравится. Он говорит, что в игре каждого актера должно быть видно его глубокое изучение отличной школы, а представляя просто по внушению чувств действия, описанные в пиесе, они покажут публике, если и хорошо сыграют, просто само событие, а не представят на сцене это событие в особенно изящных формах, как требует того отличная школа, изобретенная Александром Федоровичем.

Но я заговорил о домашних театрах Лабзина не для того, чтобы высказать его мнение об сценическом искусстве, а чтоб выставить по поводу этих домашних спектаклей также порядочно грязную проделку его с одним молодым человеком, завербованным им в ложу мартинистов. Это сын одного недавно умершего очень достаточного московского купца, кончивший здесь, не знаю где, курс наук для вступления в службу, но по несчастию как-то познакомившийся с Лабзиным, который, обладая даром речи, совершенно завладел умом неопытного молодого человека, посвятив его в мартинисты, и сделал его совершенно своим рабом. Этот молодой человек имел на Васильевском острову свои три деревянные порядочно большие дома, которые он отдавал внаймы. Александр Федорович, затеяв давать домашние спектакли, не имея в своей казенной квартире довольно большой залы, заставил этого молодого человека один из его домов переделать в домашний для себя театр. Все это и декорации он должен был делать на свой счет, как и освещение и наем театральных работников для перемен декораций. Приглашенных на спектакли гостей своих Александр Федорович всегда угощал, за что тоже платил тот же молодой человек. Довольно долго нес он это бремя терпеливо, хотя оно было ему уже порядочно тяжело. Наконец, он увидел, что, продолжая так жить, ему придется расстроить свое состояние. Но Лабзин, пользуясь саном главы мартинистской ложи, умел так забрать его в свои руки, что он никак не смел и подумать высвободится из них, хотя вместе со многими ужасно жаловался на поступки Лабзина. Некоторые из его родных написали об этом к его родному дяде, который вскоре сюда приехал и увез его с собою в Москву, чем и избавил его от пагубной способности господина Лабзина увлекать и удерживать в своей зависимости неопытную молодежь и тупую и слабохарактерную зрелость.

Окроме главных его действий, в которые им с Магнитским [676]была пущена в ход мистика, чтобы посредством ее, при большом искусстве увлекательно говорить, выигрывать доверенность вельмож и употреблять ее для своих выгод. А перед другими, от которых Лабзину не предвиделось получить существенную выгоду, он, из тщеславия отуманивая их умы, старался в них поселить о себе мнение как о человеке, одаренном свыше всеведением, и перед которым открыты и все сокровенные таинства религии.

Мистические проделки Лабзина не только что обирали и дурачили попадавших к нему в руки, но были иногда и совершенною гибелью для некоторых, как меньшой дочери старика Гловачевского [677], [ инспектора Академии художеств, ] девушки гораздо за двадцать лет. В одно время после тяжелой болезни она очень медленно поправлялась от слабости. Александр Федорович, посещавший ее, нашел, что ей нужна духовная пища, и начал ее потчивать мистическими своими учениями и доучил до того, что бедная впала в белую горячку, молилась на Лабзина, перекрестясь, целовала его руку и делала другие подобные глупости, а когда оправилась так, что могла всюду ходить, приходила всякой день поутру и ввечеру к двери лабзиновой квартиры и, перекрестясь, целовала ручку замка его дверей. Белая горячка вскоре обратилась в настоящее сумасшествие. Она стала ходить, сбросив с себя всю одежду, совершенно голая, [полагая,] что [одежда] — это плотское украшение, которое человек, посвященный духовной жизни, презирает, и, когда не усмотрят, убегала к лабзиновой квартире целовать ручку дверей. К счастию, она скоро умерла.

У нас нониче между знатными обоего пола расплодилось ханжей и мистиков довольно много. Злейший между ними это Александр Николаевич Голицын, министр народного просвещения, один из самых близких к царю сановников. Магнитский, Попов [678], Лабзин, Александр Тургенев [679]— это самые доверенные его особы и советники, как в его личной жизни, так и по управляемому министерству народного просвещения, которое в руках Голицына и его клевретов не только что не принимает никаких мер для распространения в России необходимого ей образования, но напротив того, где оно по собственному стремлению к познаниям и без помощи правительства показывается, стараются всеми силами препятствовать, представляя царю, которого также сумели сделать мистиком, что распространение образования может быть опасно.

Всякой, кто учится, кто жаждет образования, кто в службе идет прямой дорогой, кто не страшится никому говорить правду в глаза, кто не унижает себя лестию, кто не гнет спину ни перед кем, того они называют вольнодумцем и представляют царю опасным человеком.

Сюда недавно приехала из-за границы, как говорят, умная женщина, исполненная в высшей степени мистического учения, у которой все здесь знатные мистики и ханжи обоего пола собираются слушать ее поучения и даже принимать ее благословения, стоя на коленях, как от высшего существа. Князь Александр Николаевич Голицын смотрит на нее чуть ли не как на самого Христа. Добрый император наш, сделавшийся глубоким мистиком, ездит к ней слушать ее поучения и принимать ее благословения, как говорят, также становясь на одно колено. В самом ли деле она верит и предана учению мистики или под видом ее у ней есть какая-то скрытая цель, или приехала [она] только из тщеславия подурачить наших знатных ханжей? [680]

Между завербованными Лабзиным в его ложу находится один молодой, нам знакомый человек, по фамилии Прянишников [681], умный, порядочно воспитанный, хотя не обладающий никакою особою способностию ни к литературе, ни в других дарованиях, зато наделен большою сметливостию и умением снискивать к себе благоволение высших.