Пегги Гуггенхайм - На пике века. Исповедь одержимой искусством

Этот жест обладал для меня символическим значением, хотя потом я не раз пожалела о нем. Это было красивое маленькое колечко, и мне часто не хватало именно такого. Дороти переживала из-за инфекции, попавшей в рану от колючей проволоки. Она все еще не знала, что Джон в меня влюблен — у него не хватало духу признаться ей. Он постоянно откладывал все на потом. Мы продолжали заниматься любовью втайне от нее, но, думаю, этот факт вызвал бы у нее меньше беспокойства, чем то, что мы собираемся жить вместе.

Мы хотели отправиться в Лондон, но Дороти уговорила меня вызвать моего адвоката, с которым мы встретились в Дижоне — на полпути к Парижу. Когда он увидел Джона и Дороти, то предупредил меня, что я прыгаю со сковородки в открытое пламя. К сожалению, он был еще и адвокатом матери Лоуренса, и Вэйлы решили, что я пыталась таким образом получить преимущество у них за спиной. Я хотела лишь добиться признания раздельного проживания, но адвокат убедил меня разводиться. Я попросила его передать от меня Лоуренсу записку, поскольку он запретил мне писать ему лично. Хуже всего то, что он так эту записку не передал, а просто сообщил Лоуренсу о моих намерениях по телефону, чего тот, разумеется, мне никогда не простил. Адвокат сразу же отправил меня домой и сказал, что я поставила себя в невыгодное положение, покинув место жительства. После нескольких дней в Дижоне мы отправились на юг.

Вернувшись, мы тем же вечером заехали за Эммой Голдман и Эмили Коулман и все вместе поехали на ночь во Фрежюс, чтобы обговорить предстоящий развод. Эмма пожелала замолвить за меня слово и написала Лоуренсу письмо, которое его только привело в бешенство. Она просила его быть великодушным и оставить мне обоих детей. Я так боялась Лоуренса, что адвокат посоветовал мне нанять двух громил-охранников и без них не ходить домой, но от такой защиты я отказалась. Когда мы рассказали обо всем Эмили, она расстроилась, поскольку сама была влюблена в Джона, и мне кажется, Дороти только тогда догадалась, что к чему. Как бы то ни было, я оставила Джона с Дороти в отеле в Гримо и вернулась домой. Там я застала только Пегин с Дорис и узнала, что Лоуренс уехал в Париж с Синдбадом и девушкой Папи, которая заботилась о нем и не отходила от него в ужасные первые часы после того, как он узнал о моем побеге.

Поначалу мы с Лоуренсом зашли в тупик в отношении детей. Я была готова оставить Синдбада Лоуренсу и взять себе Пегин, но хотела сохранить опеку над обоими. Лоуренс на последнее не соглашался. В конце концов он послал ко мне Пегги, нашу общую подругу, чтобы та уладила ситуацию. Адвокат три недели прождал нас в Сен-Тропе, пока мы приходили к соглашению и составляли документ для защиты прав Лоуренса. На этом настоял его адвокат прежде, чем мы официально подали на развод. Я очень хотела жить с Джоном Холмсом, но я могла сохранить опеку над обоими детьми, только отказавшись от него. Я считала, что несправедливо отнимать у Лоуренса все, к тому же я не представляла, как воспитывать мальчика. На тот момент я не могла знать, что проведу с Джоном Холмсом столько лет. Я сопереживала Лоуренсу и не думала, что он так быстро после всего этого устроит свою жизнь.

По нашему соглашению я становилась опекуном Пегин, а Лоуренс — Синдбада. Синдбад мог жить со мной шестьдесят дней в год, но никакого ограничения по количеству времени, что Пегин может жить с Лоуренсом, мы не установили. Мы подали на развод на основании оставления меня Лоуренсом. Дело рассматривал суд Драгиньяна, столицы Вара, департамента, где находится Прамускье. Через три месяца мы должны были прийти к мировому соглашению — иными словами, нам с Лоуренсом предстояло явиться в суд и в последний раз подтвердить свое нежелание продолжать совместную жизнь.

Перед Рождеством мы с Джоном наконец уехали вдвоем. Дороти отправилась в Париж. Мы проехали на автомобиле весь Буш-дю-Рон и весь Вар. По вечерам наступали жуткие холода, какие бывают только на юге Франции зимой после захода солнца, и я страдала от воспаления седалищного нерва, которое я заработала, судя по всему, во время наших с Джоном занятий любовью в лесах, когда нам больше некуда было податься. Так что наша поездка выдалась не самой приятной.

После этого мы поехали в Лондон, но не стали там задерживаться. До развода мне нужно было жить в Прамускье, и я решила, что должна спрятать Джона, поэтому ту зиму он прожил в отеле «Пардигон» в десяти милях от меня; я ездила к нему каждый вечер и возвращалась домой в четыре утра. Позже Лоуренс рассказал мне, что сестра Китти Кеннел видела нас вдвоем в отеле и доложила ему, поэтому все мои старания оказались напрасны. В любом случае, это бы никак не сказалось на бракоразводном процессе, раз уж Лоуренс на него согласился.

Дороти уехала, понимая ситуацию так, что мы с Джоном собираемся попробовать жить вместе на протяжении шести месяцев. Она отправилась в Париж совершенно раздавленная, храня надежду, что Джон в итоге к ней вернется.

В январе я поехала в Драгиньян на процедуру мирного соглашения. На юге тогда впервые за двадцать лет выпал снег. Деревья придавило к земле, а по дорогам почти невозможно было проехать. Меня отвез Джон, которого я научила водить. Я оставила его в кафе в нескольких милях от Драгиньяна.

Встреча с Лоуренсом прошла болезненно и неловко. Я видела его впервые после своего побега. За это время я связала ему на день рождения красивый свитер, а он послал мне пару серег в подарок по случаю развода. Оказаться с ним лицом к лицу было тяжело. Лоуренс вел себя очень враждебно, и пока мы ждали на лестничной площадке, когда нас пустят к судье, отпускал язвительные комментарии в мой адрес.

Я не имела представления, как отвечать на вопросы, и все время спрашивала у Лоуренса, что мне говорить. Полагаю, это произвело плохое впечатление на судью. Он был учителем в пресвитерианской школе и решил, что имеет дело с очередным тайным сговором. Он не понимал, почему я хочу отдать Синдбада Лоуренсу. После процедуры мы с Лоуренсом выпили, и я разрыдалась. Наконец я оставила его и поехала в кафе к Джону. Тот не находил себе места от страха, думая, что я решила вернуться к Лоуренсу.

Оформление развода заняло два года, и его дали нам только на основании жестокого обращения. Дорис, Пегги и хозяин кафе в Сен-Тропе, бывшие свидетелями наших скандалов, должны были подтвердить в суде агрессию Лоуренса. За эти процедуры мне пришлось заплатить моему адвокату десять тысяч долларов (он сказал, что за разводы меньше не берет) и две тысячи адвокату Лоуренса. Определенно, их услуги не стоили таких денег, но я узнала, в какую сумму мне все это обернется, только когда было уже слишком поздно отступать.

Когда закончился этот этап, мы обрели относительную свободу и наконец могли путешествовать. Кажется, мы с Джоном два года только и делали, что странствовали. Мы побывали как минимум в двадцати странах и объехали десять миллионов миль. Мы решили отправиться в Вену. Мы сели на последний поезд — все остальные отменили из-за вьюг — и оказались единственными пассажирами во всех спальных вагонах. Денеб замерз, и на улице было невозможно находиться дольше нескольких минут, да и то только если ты был закутан с макушки до пят. Мы почти не выходили и бóльшую часть времени проводили в постели. Я никогда раньше не получала такого удовольствия от жизни. Джон открыл для меня новый мир чувственности, о котором я раньше и не мечтала. Он любил меня и видел во мне настоящую женщину. Я не желала слушать его монологи, и ему нравилось, что я люблю в нем мужчину.