Алексей Филатов - Люди «А»

По выходным к Татьяне ходили молодые мужчины. За знаниями.

Таня работала в Институте Гёте [18] Goethe-Institut — германская неправительственная организация, задачей которой является популяризация немецкого языка за рубежом. Учреждён в 1951 году в ФРГ как правопреемник Германской академии. Финансируется правительством Германии. Имеет филиалы по всему миру, включая Россию (Москва, Петербург, Новосибирск). . Немцы платили как типичные немцы — аккуратно и вовремя, но не слишком много. В субботу-воскресенье Татьяна давала уроки немецкого на дому. Язык она знала, учеников чувствовала, учить умела.

В основном к ней обращались те, кто собирался эмигрировать. Врачи, программисты — люди востребованных на Западе профессий. Они были все одинаковыми — хорошо одетыми, с отработанными улыбками и приятными манерами. Старательные, но вечно страдающие от нехватки времени. Привыкшие экономить усилия. И главное — никто из них не любил немецкий язык. Он им был нужен, они им занимались. Но не любили, нет.

Кроме одного.

Его звали Виктор Иванович. На вид ему можно было дать где-то около полтинника. Он отличался размерами — очень высокий худой мужик с жёстким, костистым лицом, будто вырубленным топором. Острый нос, острые скулы, тяжёлый подбородок. Таким Таня представляла себе Кащея. Тело у него было тоже грубым и крепким. И очень сильным. Особенно пугали руки: огромные корявые ручищи. Одевался он или в спортивное, или в камуфляж. Чувствовалось — в этой одежде ему удобно.

У Татьяны он вызывал опасливое любопытство. Человек не соответствовал ни одному из известных ей мужских типажей.

Точно не из офиса. Достаточно было посмотреть на него один раз, чтобы понять — ни с каким офисом этот человек несовместим абсолютно. Не бизнесмен, вот уж точно. И не работяга, нет. В нём было что-то такое, чего в простом рабочем человеке и быть-то не может. Опасная профессия? Может быть, военный? Но зачем тогда ему немецкий?

Фамилия его была Блинов — тёплая, добрая, пахнущая печкой. Но в этом человеке не было ничего тёплого и очень мало доброго. И фамилия его напоминала не о печке. А о железных блинах на штанге.

Учительница пыталась найти подход к странному ученику, что-нибудь выяснить. Ученик оказался абсолютно закрытым и остро-колючим в общении. Он не просто держал дистанцию. Он не позволял сократить её ни на сантиметр.

Зато он был крайне аккуратен. И — главное — немецкий язык он любил. Это было видно.

Появлялся он точно в назначенное время, минута в минуту. В прихожей снимал кроссовки, ставил их у стенки — строго параллельно — и проходил в комнату. После того, как истекало время занятия, он коротко и сухо благодарил, быстро обувался и исчезал.

Когда он только появился, Таня думала, что с языком у него будут трудности. Однако пятидесятилетний ученик заговорил быстро. Что её особенно поразило — усилия, которые он тратил, чтобы выучить правильное произношение. Врачи и программисты этим не заморачивались. Им было нужно, чтобы немцы их понимали, и всё. На совершенствование никто не тратил сил и времени.

Виктор Иванович подходил к делу иначе. Он аккуратнейшим образом делал домашние задания, слова выговаривал чётко и громко. И каждый раз спрашивал, где он ошибся.

Вот и сейчас он старательно декламировал, сдвинув брови, немецкие стихи:

Ob’s stürmt oder schneit,

Ob die Sonne uns lacht,

Der Tag glühend heiß

Oder eiskalt die Nacht.

Bestaubt sind die Gesichter,

Doch froh ist unser Sinn…

— Я правильно читаю? — прервался он.

— Всё правильно. Теперь перевод, — ответила Татьяна.

— Данке шон, Татьяна. Я перевел это так: «Штормит ли или идет снег, смеется ли нам солнце, раскаляя день горячо, или холодная ночь. Лица покрылись пылью, но радостны наши чувства…»

— Всё правильно. Разве что eiskalt…

— Я переводил по словарю, — нахмурился Виктор Иванович. — Там указано значение — «холодный».

— Да, но тут корень Eis, лёд. Лучше — «ледяная ночь».

— Ледяная ночь, ледяная, — забормотал Блинов, исправляя свой перевод на листе, справа от немецкого текста.

— Кстати, что это такое? — заинтересовалась учительница. — Какой-то марш тридцатых годов?

— Марш. Сочинён обер-лейтенантом Куртом Виле 25 июня 1933 года. Музыка Адольфа Гофмана, — добавил он.

— Нацистский марш? — поёжилась Татьяна.

— Немецкий, — строго сказал Блинов. — Его и сейчас поют в Бундесвере. Запретили третью строфу, там про Рейх. А вообще — хорошая солдатская песня. Немцы умеют воевать и сочинять песни.

— Очень интересно, — вежливо сказала Татьяна. — Читайте дальше.

Es braust unser Panzer

Im Sturmwind dahin,

— отчеканил Блинов.

— А это как переведете?

— Едет наш танк в штормовом ветре…

— Проносится, — поправила Татьяна.

— Проносится, — Виктор Иванович склонился над бумагой и опять поправил перевод в своем листе. — Я говорю правильно?

— Правильно, — одобрила учительница. — Вы много думаете о произношении, — одобрила она. — Ученики обычно говорят — меня поняли и ладно, пусть даже я говорю с ошибками.

— Я не терплю ошибок и неточностей, — сказал Блинов очень неприятным голосом. Таким голосом говорят о личных врагах.

В то утро стояла страшная жара.

С меня сошло семь потов, пока я добрался до Олсуфьевского. Было без десяти восемь. К восьми все сотрудники должны были быть на месте.

Я зашел в ворота и увидел, как новобранец Вася, высокий и здоровенный, — он только пришел к нам, служил вторую неделю, — держал за капот поднятый ИЖ Комби. Из-под ИЖа торчали длинные ноги в камуфляже и берцах.