Вениамин Додин - Воспоминания

Как же понятны были, как были близки сердцу мамы эти бесхитростные слова японской новогодней песни–молитвы! Как же понятны и близки ей, только что потерявшей любимых, единственных… Потерявшей надежды…

— О, если бы вновь родиться сосной на горе! О, если бы…!

Но так не бывает в этой жизни. Так бывает только в сказках. В японских сказках… А в этой жизни — даже в сказочной стране Японии — всё иначе, всё тяжко и страшно: страшные русскому сердцу слова Мукден и Цусима взломали ПОЭТИЧЕСКОЕ НАСТРОЕНИЕ древнего Киото, а теперь вот и солнечный Нагасаки потоками раненых и умирающих… Призраки Порт Артура вступили на остров Хонсю — в самое сердце Японии. И правили здесь жизнью живых в маленьком госпитале у Большого Дворца…

…Когда Стаси Фанни валилась с ног в ледяном ознобе свинцовой усталости, — ещё более измотанный, чем все подчинённые его, сам блистательный хирург Розенберг заменял её у операционного стола своей Эммой Францевной. И отправлял в краткосрочные отпуска–прогулки. С Наташей и Оленькой бродили они по Киото.

Нежданно, им великая честь оказана была — разрешено посетить Священный Императорский Древний Дворец, двери которого отворяются для посещения только дважды в год.

…Они шли через Палату Покоя и Прохлады холлом Сандзюсангэндо — Тридцати трёх отсеков — мимо огромной деревянной статуи Тысячерукой и Одиннадцатиликой Бодисатвы Канон, Богини Милосердия, — их медиков, Богини! Она, как в волшебных зеркалах, отражалась в Тысяче и одной фигуре собственных своих изображений–двойников…

…Они шли через миниатюрный их строй затихшие, пораженные величием Надежды и Мастерства их авторов… Стаси Фанни захотела узнать их имена. И ей назвали Божественных Резчиков по дереву Танкэй и Инкэй.

Ушли. Долго отсутствовали. И, принеся, преподнесли предполагаемые изображения величайших художников древности…Танкэй и Инкэй… Японцы…

Казалось, некое равновесие души наступало…

…И вот — Цусима!…

…В Нагасаки работали они около трёх месяцев. Вернулись к себе в Киото во второй половине сентября. В это время японские власти заканчивали эвакуацию в Россию русских пленных. Приватный лазарет Розенберга в декабре 1904 года пленён не был — Приватный! Но солидарность персонала его с уходящими тогда в плен офицерами и нижними чинами была настолько безусловной, долг перед ранеными воинами, тоже пленёнными, таким абсолютным… И наши медики добровольно разделили их участь.

Теперь они так же были свободны в выборе. И вновь поступили, сообразуясь со своим профессиональным и человеческим долгом. Остались в Японии ещё на год: в палатах лазарета лежали ещё не излеченные окончательно, ещё не имеющие сил пуститься в неблизкую дорогу домой матросы, солдаты, офицеры. Те самые офицеры, что в день освобождения их оставляли, — пусть не надолго, — своих долечиваемых подчинённых…

И такие вот этические проблемы волновали в те далёкие годы у ж е о т о ш е д ш е г о в н е б ы т и е х х в е к а порядочных насельников его…

И они остались. И это решение их привело к бесконечным приглашениям врачей и сестёр в японские семьи, к вылеченным ими к ими выхоженным и вернувшим к жизни… Епископы Храмов Киюмижзти Кийомисудеро–дефо в Киото и Гошинджи в Нагасаки организовали поездки по стране — в приглашавшие их семьи. В те, чьи беды развеялись, но где поминали по обычаю всех тех, у кого горе поселилось. Поминали горе тех семей, где всё было не так… Отсюда грусть, по обычаю… Но какие же это были сердечные, человечные встречи — без тени притворства, фальши, без намёка недосказанности, без чувств тайного превосходства одних над другими (победителей над побеждёнными и жестоко разгромленными!) без утаиваемого глубоко (но всегда обнаруживаемой собеседниками — простаками) чёрной зависти чистой и богатой жизни хозяев, которых по обычаю ободрать бы за это, которых сконтрибучить бы, — обернись иначе военное счастье или когда либо В БУДУЮЩЕМ случай представится (Через 40 лет, в самом конце Второй Мировой, представился случай этот — после атомных бомбёжек Хиросимы и Нагасаки американцами — на счастливо подвернувшейся этой халяве — ободрали япошек Четырмя Южными Курилами как липок…)… Встречи, которые одни только и делают спокойно и верно то, что никогда, ни при каких обстоятельствах не сделают, не сумеют, не захотят, в конце концов, сделать пышные Парад—Але дипломатических форумов и собраний. Тем более никогда не будут делать потому как не приспособлены для этой тонкой сердечной и душевной деятельности все как есть рекламные шоу Борьбы за мир между народами…без народов.

…И вот, Цусима… Тогда слова этого — названия островка в одноименном проливе — не знал никто. Узнали…

Тотчас многих русских медиков, разбросанных ещё поражениями российской армии 1904 года по монастырям Хонсю, перевели в Нагасаки. В Нагасаки, — оказавшемся рядом с местом этого беспримерного морского побоища, — отправил и часть своих врачей и сестёр доктор Розенберг. В одной из таких групп оказалась Стаси Фанни…

…Домик в Нагасаки, в котором разместилась бригада из четырёх сестёр Милосердия (княжна Елена Шаховская, княгиня Вера Оболенская — Стаси Фанни ван Менк и Дина Заржевская; фото из архивов СМИ — с.175, в романе ПЛОЩАДЬ РАЗГУЛЯЙ) для отдыха за пределами лазарета, стоял в чудесном саду — совершенно японском по стилю, по пейзажу, по духу, по мастерству, по дотошности с которым создавали его садовники, — рассказывала хозяйка его Мирои–тян, племянница какого то военного, говорили даже адмирала! Тогда работали мы сутками, меняя друг друга у операционных столов для полу часовой отлёжки пластом на татами в резервных палатах.

Вспомним ещё раз: наша, пришедшая из Балтии, Вторая Тихоокеанская Эскадра была у западных берегов Японии только что разгромлена и уничтожена. Десятки тысяч раненых, покалеченных русских моряков, подобранных победителями у затонувших десятков кораблей, и развезённых по сотням временных эвакуационных пунктов в самом городе и близ него ожидали днями и ночами врачей, совершенно обессиленных изнуряющим стоянием над месивом из костей, из плоти и крови…

Ужас!

Сама я не просто с ног валилась, не высыпаясь. Я галлюцинировалась подобиями сна… Но когда падала в изнеможении на циновку спать — сон не приходил…

…Получалось, выбирались мы домой, в дом к Мирои–тян, не чаще раза в неделю. Только там засыпала дёрганым каким то сном–полусном, не позволявшим успокоиться хотя бы… Сном–обмороком…

Однажды поняла: заболеваю!

…То ли была это ещё одна новая тропическая лихорадка, то ли неизвестное вовсе врачам и коллегам моим нервное наваждение… Говорили — ходит эпидемия тропического туберкулёза, возбудители которого проникают в организм через ранки на коже… А ноги мои стали, как в было уже в ледяном зимнем Порт Артуре когда–то, сплошной раной: от непрерывного стояния на нескончаемых операциях они затекали у меня и мне затягивали их туго стираными портянками до колен и обливали по верх кипящим настоем какой то местной травы… Кожа лопалась… Словом, вот он путь инфекции…