Вениамин Додин - Воспоминания

В могиле этой мама похоронила надежды, первую любовь — мужа. Похоронила какие бы то ни были сомнения в истинности и правоте своего активного пацифизма. И своей жизненной философии — веры своей.

По требованию его семьи останки генерала Кондратенко вывезли в Одессу. Похороны его увидел и описал великий Юрий Олеша в романе НИ ДНЯ БЕЗ СТРОЧКИ. По просьбе Стаси Фанни, — после Цусимского сражения и спасения раненых в нём моряков, — Героини Японии, военные власти перезахоронили тело Михаила на кладбище ИНАСА в Нагасаки. Осенью 1991 года к могиле его под огромным православным крестом привели меня лагерные друзья мои Хитоши Мотошима (в ГУЛАГе Тацура Катакура), Иошияку Китсу — синтоистский иерарх, и вдова Ясунори Матсуо — Матие (Иосие–тян) внучка адмирала Хейхатиро Того (Очерк и фото Ясуо Найто, официоз The Sankei Shimbun).

Тогда же Хитоши Мотошима (тацуро Катакура) сделал мне ещё один бесценный подарок — мы подошли с ним к могиле прадеда моего Саймона Шиппера — командора корвета GEDEH ВМФ Батавии (Голландии)… С командой медиков прибыл он в 1855 году в терзаемый чумой город–порт Нагасаки. Всё что мог для японцев сделал. Но сам заболел. Умер. И похоронен был не по морской традиции, а по просьбе мэрии города на том же, — что и пол века спустя Михаил Вильнёв ван Менк, — интернациональном кладбище ИНАСА (Статья и фото Кейсуке Мицумото, Альманах Bungeishunji LTD… Факсимильный экземпляр Судового журнала корвета ВМС Батавии GEDEH с записями истории подвига и смерти Саймона Шипеера подарила нам Голландская королевская семья)…

…Последние два форта двадцати семи вёрстной линии обороны крепости, — по наводке десятков висевших над окруженными войсками корректировочных экипажей японских аэростатов, — громили с суши полевая артиллерия, с моря — орудия корабельных башен японской Островной армады. И весь этой бесконечной протяженности разрываемый ежечасно живой фронт обороняло теперь менее пяти тысяч измученных блокадой русских солдат, матросов, офицеров, способных ещё держать в руках оружие…Высоко было до всемогущего православного Бога… До царя–батюшки, до России — ещё дальше…

…Голод и холод доконали крепость… Люди стали тенями… — ответил на бодрую поздравительную реляцию из Петербурга командир гарнизона генерал Стессель… Шестнадцать тысяч тяжелораненых и больных забили переполненные лазареты, разрушенные форты, подвалы расстрелянных домов…

И наступил сумеречный, укутанный мокрыми моросящими ледяными туманами и удушающим дымом пожаров декабрьский день — день падения Порт—Артура…Генерал Смирнов, за тяжко больного Стесселя, подписал Договор о сдаче крепости.

Японская сторона предложила русскому командованию дать слово не сражаться более против императорской Японии. И тогда оставить при себе личное оружие. И выехать к себе домой, в Россию. Ну, а участь солдат и матросов — идти в плен. К чести всех офицеров русской армии — они отказались дать слово и все, до одного, решили разделить участь нижних чинов. — товарищей своих… Было их всех — преданных и проданных российским авосем 848 офицеров и классных чинов, 23491 нижний чин…, свыше 6300 морских офицеров и матросов…

Восьмимесячная кровавая трагедия Порт Артура формально завершилась. Но не окончилась, и долго ещё не окончится трагедия защитников крепости в китайском городе на юге Манчьжурии…

С остатками своего лазарета, — со всеми своими русскими ранеными, к которым присоединили ещё сотни искалеченных и больных японских офицеров и солдат, — Стаси Фанни попала на остров Хонсю…

…Везли их в экипажах–линейках мимо маленьких аккуратных городков, вписанных в многоликую зелень бесконечных садов и горного леса, мимо сотканных, будто из света и теней храмов и кумирен. Мимо серого кружева рисовых чеков на ступенях–верандах туманных холмов, — к сказочному видению прекрасного Города поэтического настроения Киото, древней столицы Японии — Мияко, свободно раскинувшегося у горных вершин на возвышенной равнине у северного окончания прозрачной котловины Ямасиро. Здесь, в стенах древнего (ровеснику самой Японии — 711 год до нашей эры) синтоистского монастыря Киёмижзти- Кийомитсудеру Дефо, Стаси Фанни прожила и проработала в разместившемся в нём её лазарете до августа 1906 года.

Жизнь её в Киото — городе Древнего Дворца императора Каму — ничем поначалу не отличалась от существования в крепости Порт Артур: ночи и дни — госпиталь, где всё ещё ложились и ложились на операционные столы всё ещё изувечиваемые всё ещё длящееся и длящейся войною несчастные люди, жертвы …бесконечно тянувшихся дипломатических переговоров…И, — будто шея России свёрнута не была уже ни чудовищными поражениями Армии на суше в Манчьжурии, ни небывалым разгромом Флота её на Тихом океане, — нескончаемые попытки её всё ещё …распространить господство своё… в Манчьжурию и Корею…продолжались будто во сне…

И по–прежнему лилась кровь — реки крови. Всё так же по сотням лазаретов и госпиталей выкрикивались и выкрикивались в бреду страданий, в смертельном бреду не проходящих мук проклятия виновникам бойни…

Горе! Без конца, без края горе!

…А город за каменными стенами монастыря Кийомижзти—Кийомитсудеро Дефо, где развёрнут был лазарет Розенберга, жил непонятной пока но, видимо, навсегда установленной и охраняемой духом императора Каму сказочной жизнью… Чуть пришедшие в себя, начинающие свыкаться со своим странным положением никем не охраняемых, — да и опекаемых только лишь символически, — коллеги мамы сдирали с себя больничные халаты. Отмывались от крови и гноя. Надевали — мужчины — доставаемые из баулов и вещмешков и вывешенные на плечики русские мундиры. Женщины из лубяных коробов — отглаженные платья и обязательные белые косынки с красным крестом. И, однажды, поздними вечерами, стали робко, сперва с оглядкою, выходить из помещений лазарета. Потом за высокие стены монастыря. И приглядывались настороженно к загадочной Японии. Изучая её и выходя всё дальше и дальше за условные границы Русской территории в раскинувшие вокруг и как бы ожидавшие их Дворцовые парки… — Не мыслимые, верно, — как рассказывал они позднее Стаси Фанни, — без старинных храмов и пагод… Как вот здесь вот у подножий Кинугаса–яма — Кинка Кудзи и Гинка Кудзи — Золотого и Серебяряного павильонов Дворца…

В комнатку Стаси Фанни, — где в стеклянной вазочке на столике постоянно стояла веточка Сакуры — знаком скорби у успокоения (приносила её японка–санитарка), — приходили старики-Розенберги с девочками Наташей и Оленькою. Они поднимали с постели Стаси Фанни. — у неё от суточных стояний у операционных столов и, верно, от перенасыщенного влагой холодного воздуха опухали ноги и очень болело, саднило сердце, — поднимали и вели в парк. К древнему Рокуондзи — ажурному, сказочной, не земно совершенно, красоты и нежности трёхъярусному павильону, о котором говорили все, что это шедевр искусства, что это высший образец японской национальной архитектуры… Потом, дома, в комнатке с Сокурою, через тонкие, — из полу прозрачной…и… не прозрачные — то ли бумаги то ли сгустившейся водяной плёнки–завесы… Вася, — перегородки мама слышала, как милые ей, добрые, добросердечные и бесконечно чуткие к чужой боли и чужому горю коллеги её рассуждали о только что виденном в Дворцовом парке, вспоминали: — …уточнённые линии приподнятых слегка углов шатровой кровли… поразительную соразмерность составных частей непередаваемо… прекрасного ансамбля…необыкновенную его лёгкость… воздушную его невесомость… Мама думала: — Как можно?! Как можно?!…