Вениамин Додин - Воспоминания

Своей более чем пассивной родительской ролью Софико и Рихард не тяготились вовсе. Напротив, подчёркнуто соглашаясь, по обычаю, с мнением стариков они, — поддерживая этим мирные и добрые отношения с горячим отцом и душкою тестем, — считали себя образцовыми детьми своих маглакских родителей. Один из которых — Иосиф — сказать правду, сначала открыто и по кавказски бурно зятя не взлюбил за его ненависть ко всему связанному с понятием война. К убийству вообще. И даже просто к орудиям убийства. Да что там — к беседам о… насилии с помощью этого орудия… Даже к великолепной коллекции самого оружия, исстари принадлежавшей семье Дадишкилиани! Война… Ладно! Бог с ней, с войной. Убийство… Это тоже можно понять… Вообще говоря, на неприязнь зятя к войне и её аксессуарам Иосифу было наплевать. Но пренебрежение к лучшей в мире коллекции ЕГО!? Коллекция эта была идолом почитания и гордости предков, его родичей, всех многочисленных друзей. И соседей, конечно. Немаловажно, — она была предметом чёрной (или даже пусть белой) зависти! Это тоже чего–нибудь стоило, чёрт бы побрал дурака–зятя… В ней, между прочим, хранилась и считавшаяся священной полу сабля, вручённая ему — Иосифу — самим князем Барятинским, генерал фельдмаршалом! За храбрость! Между нами — говорила мама — князя Барятинского Иосиф не любил. И это понятно. Но… Награда мирила его несколько с бывшим Кавказским наместником…

Размолвка с зятем длилась довольно долго пока умница Лела не упросила Рихарда объясниться со своими в семье по поводу его не совсем понятного верования — Меннонитства. Полный негодования, с презрительной в начале лекции миной — Иосиф выслушал зятя и, неожиданно для всех, простил: истинный сын своего народа, заваленного и задавленного необременительными, правда, традициями, он умел уважать и традиции чужие.

В каждой семье кавказца свято берегли оружие деда и отца. Трогательно чтили святого Георгия, отважно пронзающего копьём огромное семиглавое чудище на бесчисленных олеографиях в домах всех сословий, на фризах монастырских ворот, в нефах старинных церквей. Потому самым удивительным в ходе осмысления веры зятя было для простака в теологии неожиданное открытие, поразившее его воображение (или он хитрил, старый софист?). Заповеди этих вероотступников, этих европейских бунтарей–протестантов, этих Меннонитов — не брать в руки оружия даже во спасение с о б с т в е н о й жизни представились ему вдруг абсолютно понятными и даже замечательными! Их Евангельское происхождение за безбожным не знанием первоисточника было им принято… априори, что ли. Не мудрствуя. И, по видимому, заключалось в истине: раз дорогой зять так говорит, значит так оно и есть… Неожиданно, правда? (Или всё же софист наш Иосиф? Поди, отгадай!). Рыцарский же ракурс заповедей воспринимал он сердцем: рыцарство в то не так уж и далёкое время ценилось ещё. И вовсе не потому, что было уже товаром дефицитным. Заповеди зятя непостижимым образом сопричасчались в сознании тестя с… древним грузинским (правду сказать, не только с грузинским, конечно) обычаем, традицией, даже законом: Он, Эмухвари, ЭМХИ, как впрочем, не только они, умел находить то, что хотел найти. И, в принципе человек сугубо консервативных взглядов, разобраться в коих было ему недосуг, прозрел! И стал неожиданно и вдруг приверженцем, — а за затягивавшимися заполночь трапезами, — проповедником поразивших всех его родных и друзей новых философских сентенций. Сентенций на тему о божественном родстве веры моего дорогого зятя Рихарда грузинским традициям и законам. И здесь работало на публику старое и доброе правило: раз батоно Иосиф сказал, значит, так оно и есть!

— Гость в доме моём, — говорил он, даже совсем чужой, даже совсем непонятный мне человек, даже человек, которого мы не любим, — всё равно гость. Так? А гость в доме — это младенцам известно — Бог в доме. Но! — Иосиф многозначительно иллюстрировал присутствующим всем своим видом мучительную двусмысленность положения хлебосольного хозяина… Допустившего в свой дом и принимающего там гостя–незнакомца в совсем ещё близкие и такие знакомые слушателям времена кровавых между усобиц.

— Ведь вошедший в семейный дом мог оказаться коварным, беспощадным, безжалостным врагом — разве мало было тому примеров на веку каждого, из сидящих за этим столом?!…

Но святая Троица — Закон, Традиция, Обычай — надёжно охраняли пришельца–гостя (за статистическим исключением, правда). Потому не было — не могло быть — человека, — хозяина дома, — который держал бы оружие (Вот она, истина!) против гостя даже из за того только, что гость этот, — смешно сказать, — смешно, стыдно и дико выговаривать эти слова! — мог оказаться врагом, убийцей даже… Прости Господи, совсем…

— Ибо держать оружие против гостя, а значит, ради спасения даже собственной жизни, оказывается по законам предков — наших предков, друзья мои — величайшим из грехов, самым большим грехом в мире!…Во, как!

Здесь Иосиф, — говорила мама, — многозначительно поднимал кустистые брови и указательный перст десницы, провозглашая и подтверждая полное согласие своё с самой правильной в мире верой моего дорогого зятя батоно Рихарда…

Конечно же, не весёлые эти застольные чудачества (или, всё же, софистские розыгрыши?) Иосифа разрешили спор в пользу мужа любимицы родителей Софико. Совсем не они. Спор решили старшие внуки, чинно вошедшие однажды и неожиданно в дом деда в Маглаки в настоящих сванских снежно белых чоха с золотыми по серебру газырями, сшитыми, между прочим, елизаветпольским портным–немцем.

Только и всего.

Лела Константиновна великолепно знала, как покорить сердце грозного супруга её…

Жену свою все долгие годы их супружеской жизни Иосиф любил нежно и уважал искренне и глубоко ещё и за предназначавшийся мужчине острейший ум, такт. И, конечно же, за совершенно непостижимую красоту.

Лела была синеглазой Афродитой с волосами маслянистого золота. Художники осаждали дом Эмхов, где гостиные увешаны были её портретами разных лет кистей известных русских и европейских мастеров. Были слухи, что красота её поразила жандармского полковника, преследовавшего её бежавшего из Кутаисской тюрьмы отца после убийства Гагарина. Спасла семью. И отца тоже. А была она тогда девочкою совсем.

До глубокой старости свежесть девическая и царственная стать отличали восхитительную эту женщину…

Мама твёрдо была убеждена, что все идеи относительно службы сыновей и внуков в этой семье как, впрочем, и все иные серьёзные идеи исходили от Лелы. Но неизменно она умела показать, что это, конечно, инициативы её мудрого и блистательного супруга. А она — женщина — верная и покорная жена, только соглашается со своим мужчиною.

Читать дальше