Вениамин Додин - Воспоминания

В 1895 году в Тифлисе Марфа и Стаси Фанни частными домашними уроками прошли два подготовительных класса, и дед Эмухвари отвёз их в Петербург. В гимназию Побединского. В ней было добротно поставлено классическое преподавание языков. Французский, немецкий, шведский и финский с грузинским девочки знали с младенчества. В гимназии начали они изучать латынь, английский, испанский, японский.

Поселились они все вместе, сначала в доме 5, по улице Жуковского у некоего штаб ротмистра Владимира Александровича — старого знакомого и, кажется даже однополчанина Иосифа. Но после энергичного вмешательства столичного доверенного Бабушки Розалии Левитина, Стаси Фанни и Марфа по приглашению Эммануила Юльевича Берга, главного смотрителя Главной же физической Обсерватории императорской Академии Наук, поселились в его доме 63, по Большому проспекту Васильевского острова. — Жить надо у приличных людей! — пояснила своё решение Великая женщина. Иосиф, которому было чрезвычайно неудобно перед тотчас же присосавшемся к его кошельку гусаром–однополчанином, кровно обиделся. И, в пику ЖЕНЩИНЕ, отверг категорически следующее, неизмеримо более важное решение её, сводившееся к плану направления сестёр по окончании гимназического курса на учёбу в Париж. В душе то он был, безусловно, за Париж: слово это задевало глубоко и томительно многие струны его души. Но — принцип! Своё бескомпромиссное — Нет! — планам Женщины Иосиф произнёс на людях — веско и торжествующе. Так, это и полагалось истинному мужчине и настоящему рыцарю. Он–то великолепно знал, что слово она сдержит и сделает всё по–своему. И тогда уже путешествие в Париж осуществится не… за его, Иосифа, счёт. Но за её денежки. Волки традиций останутся сытыми. Овцы девичьих судеб — целыми!…Или…наоборот? Так, или иначе, наш явный софист был ещё и тайным дипломатом!

Время шло. Девочки учились усердно. Успевая отдыхать и принимать в своём респектабельном доме новых и совсем не неприятных знакомых. В это им усердно помогала их родственница Елена Вейденшлагер—Абашидзе, бравшая уроки живописи у самого Репина тут, в Петербурге и в его финских Пенатах, где в мастерской великого художника мама гостила прежде со своим женихом…

Но вот гимназический курс окончен успешно! Тотчас Левитин отвёз сестёр в Грузию, в Маглаки. Мама и Марфа с месяц побыли там с братьями (их по такому случаю спустили из Верхней Сванетии!). Потом съездили ещё на пару недель в Елендорф. Отпустила Марфу в Кутаиси. А маму Бабушка отвезла в Екатеринославль, на Украину. И там, — при Кружке Дам, — в элитном Объединении жен инженеров Днепровских Металлургических заводов (хозяйкой и акционером коих, вместе с Эммануэлем Нобеле, была наша Великая Женщина), — мама окончила годичный курс школы Операционных и родовспомогательных сестёр милосердия.

Провидческий прагматизм Бабушки настойчиво лепил судьбу Стаси Фанни…

В середине лета 1903 года сестры вновь в Кутаиси. И оттуда, — сопровождаемые дедом Стаси Фанни Иосифом Иоахимом и дедом Марфы Иосифом Эмухвари, навсегда оставив Кавказ и детство своё, — отправились в Европу.

Путь их лежал через Москву. Потом через Петербург. Здесь они задержались. Мама повидалась с братьями. Провела неделю с родителями. Попрощалась с отцом и мамой до встречи после семестра. Рассталась с ними, чтоб никогда больше на Земле не встретиться…

И со своими спутниками отправилась в Париж.

Иосиф не один путешествовал с Марфой и Стаси Фанни — ехали они вместе с супругами Риго — Екатериной, близкой родственницей, урождённой Картвелишвили, и мужем её Эженом, товарищем прокурора в Иври под Парижем. Эжен был профессором права и занимал кафедру в одном из старейших французских университетов. Екатерина училась там же на отделении истории Востока. В Петербурге (и в Пенатах), где она тоже брала уроки у Репина. И у себя в Сорбонне. И везде успешно. Там прошли две её выставки. Париж принял её. Хотя, поговаривали, — да и она сама этого не скрывала, — не без восторженной поддержки коллегами и друзьями Эжена талантов её (и, конечно же, ослепительных прелестей).

По заявлению Иосифа, в Париже у него очень много верных друзей ещё по Кавказу. Он это постоянно повторял. Хотя запомнил накрепко неприятнейшее, хотя, признаться, справедливое замечание Великой Женщины по поводу качества друзей вообще и избираемых им, в частности. Это он оценил ещё в Петербурге, когда потрясённый Бабушкиной оплеухой ощупал оставшуюся после нескольких ресторанных встреч со своим однополчанином изрядно исхудавшую пачку вверенных ему Лелой Константиновной сумм в ассигнациях самого высокого достоинства. Однако, как бы справедливо ни было замечание старой карги, на него следовало дать достойный ответ, дабы раз навсегда отбить у неё охоту вмешиваться в мужские дела.

Предвкушая сладость отмщения, он заранее продумал и подготовил сокрушительный реванш, который камня на камне не оставит от идиотского приказа старухи относительно места, которое она, безусловно, уже разыскала для своих правнучек во французской столице.

…С бывшим французским военным атташе в России полковником Ле—Варленом у Иосифа сложились некогда очень тёплые, доверительные отношения. Это было в памятные времена, когда в составе дипломатической роты императорской свиты Ле—Варлен посетил Тифлис, гостил у в Кутаисах, был радушно принят в домах Эмхов и Дадишкилиани. Обаятельнейший дипломат перезнакомился со всеми их друзьями, преимущественно, офицерами штаба Кавказской Армии, обворожил полковых дам и свитских кавалеров. И остался премного довольным поездкой, душевными разговорами, яркими традициями хозяев и беспримерным кавказским их гостеприимством.

— Он вот так! — Прямо из этих ладоней — пил моё вино! — рассказывал всем знакомым, а теперь и внучкам Иосиф, умилённый навечно не забываемыми изысканными манерами блистательного европейца! И постоянно вспоминал сердечность и простоту самого знатного в мире французского дворянина, да ещё и пользовавшегося в тот приезд на Кавказ самым особым расположением Государя императора…

Всё это и привело Иосифа к решению остановиться, в свою очередь, в доме Ле—Варлена — истинно культурного человека! Быть может, самого порядочного из всех, с кем Иосифу Эмухвари — в сущности провинциалу — когда–либо приходилось общаться. И друга русского царя! Тем более, что полковник ещё в бытность свою в Кутаисах и Маглаки настойчиво приглашал всех без исключения Эмухвари и Дадишкилиани погостить у него в Севре. И вручал свои визитка с адресом! А узнав откуда–то и непостижимым образом о парижских планах Иосифа предложил ему тогда же, через знакомого петербургского грека–ювелира, часть своего севрского дома на все четыре года учёбы девушек во Франции.