Вениамин Додин - Беглецы

…В домике на Ишимбе меня дожидалась весть: две косо сходящиеся черточки–зарубки под стрехою. Между ними крестик, — ЧП!… Что–то случилось у Японцев!… Первой мыслью: немедленно поспешить на Борёму! Но… Если там уже побывал «мой» конвой? Что мне там делать тогда? И что вообще мне делать?… Снова заныла разбитая голова, подкатилась тошнота… Нет! На Борёму нельзя. Надо немедленно увидеться с Соседовыми, или с Кринке, если Ольга и Михаил уже в Мотыгино, — прошло много времени, пока я был завязан конвоем! В любом случае, — если кто–то был здесь и оставил знак беды, японцы одни не остались, если… Если их не схватила погоня…

Наша с Волчиной раздольная жизнь в зимовьи у вершины Сухого Пита кончилась неожиданно: пришел Леонард Кринке и сообщил, что на Кировском меня ждет «какой–то врач из Новосибирска» — просит срочно с ним встретиться — Так и сказал: срочно!

Шутка — «срочно!»; сам Леонард шел сюда почти четверо суток — тайга тонула в снегах. Снег по–уши наполнял притихшие низины и подножия гор и напрочь перекрыл пути по рекам. Снегом завалены были редкие перевалы. И если такой опытный охотник и просто могучий человек — Леонард Кринке — шел сюда четыре дня и четыре ночи, то я этот путь пройду, дай–то Бог, суток за шесть…

А человек ждет. А если его послал Слуцкий? Дело тогда, выходит, действительно срочное.

Мы приготовили путевой запас, уложили рюкзаки и, отпарившись в бане, легли спать. Часу в четвертом утра мы двинулись в путь под звездами на Юг. Волчина с сутки шастал где–то — видно, зверя гонял, — захочет — нагонит и нас или уйдет на Ишимбу, домой…

Шли мы все шесть суток. На прииск пришли к исходу ночи, когда и собаки уснули — ни одна чужая не сбрехнула. В доме Камковых нас встретил, поднявшись с лавки, незнакомый человек. Он сунул ноги в валенки, накинул поверх исподнего белья армейский полушубок, попросил меня выйти с ним. Мы присели на крыльце. Представившись Танненбаумом Исааком, он сообщил, что послан Слуцким по очень важному делу, и передал мне маленькую записку: «Дорогой Беньямин! Все мои. Макс приветствуем Вас. Беспокоимся молчанием: не случилось ли чего с Вами — край Ваш далекий и глухой. Не пропадайте, пожалуйста. Приветы Вашим близким и Вашему зубастому другу. Исаак Львович тоже к Вам с приветствиями. С уважением, Исаак. Ноября, 15–го, года 1952».

— Что случилось? — спросил я Исаака Львовича.

— Ничего неожиданного… Случилось все то, что случиться должно было: всеобщая жидобойственная кампания идет к закономерному финалу. Перехватываем эстафету, оброненную гитлеровцами: имеем сведения, что готовится депортация всего еврейского населения из европейской части страны. Ну, а здесь… Здесь первые отделы штабов войск МВД и МГБ, областных управлений милиции — ну, видимо, и верхушка обкомов и крайкомов партии — получили по фельдъегерьским каналам изустное распоряжение о перерегистрации и взятии на учет всех без исключения «лиц некоренных национальностей». Короче: уже составляются поименные списки всех еврейских, в том числе, смешанных семей. И в этих списках особо выделяют тех, кто по представлениям адресатов способны в этой ситуации оказать сопротивление. Именно: оказать сопротивление! Местные бонзы поняли это так, что начинать следует с семей евреев–военнослужащих — офицеров и сержантов армии, спецвойск, милиции… В «сопротивленцы» попали все прежде репрессированные и уже освобожденные командиры, вообще все, кто прошел войну. Конечно, тот же состав десантных, танковых, авиационных частей они должны изолировать в первую очередь… Словом, Вениамин Залманович, эта сволочь в Кремле изготовилась уничтожить самую активную, самую дееспособную группу еврейского народа. Вот так! А за Сибирь — за бойню — они уже взялись…

— А когда они собираются начать депортацию? И куда? В Биробиджан, что ли?…

Меня поразила, вонзилась в мозг мысль: Вот, я живу в тишине тайги. Меня окружает Природа — величественная, поражающая воображение мое космической красотой. Она оберегает мою душу. Лечит ее, растерзанную. Заслоняет от сокрушавшей скверны мира вот этим светлеющим навстречу утру бездонным, беспредельным небом, усыпанным звездами. Сине–фиолетовыми снегами. Серо–синими глыбами спящих гор, на вершинах которых чуть затеплились золотые нити поднимающегося где–то далеко на Востоке Светила… И вдруг — Черная бандитская мета! Не вдруг, не вдруг, конечно. Не вдруг. Ты ждешь ее постоянно. Знаешь, что однажды появится она пред тобою. Но никогда не готов к ее появлению…

— Так, куда депортировать–то?.. В Биробиджан? — переспросил по–глупому, сам не веря в вопрос и в его смысл.

— Как бы не так, — «в Биробиджан»! О Биробиджане, кстати, очень усиленно, до подозрения усиленно и громко трепятся все, — организуют слухи. Знают, сволочи, что мы — народ стадный, законопослушный. Что бумагу только предъяви или передовицу тисни, — тотчас найдутся и искренние толкователи–талмудисты, и активисты–исполнители. Эти сходу — вполне добровольно, с энтузиазмом комсомольским — первыми бросятся в Новообетованную, увлекая за собою в этот забойный цех остальных братьев и сестер по крови. Надеясь, как всегда, вывернуться в последний момент, от крюка на конвейере и спасти шкуру за счет собственного народа. «Юденрат’ы» — это, Вениамин Залманович, наше изобретение, и первородства его не отдадим никому!… Брат Макса Эльевича Зинде, врача, — он был у вас здесь, когда с пленными немцами что–то произошло… Так вот, брат его работает в системе ГУЛЖДС, на Вторых путях — так это называется. Их управление — в Тайшете. Там начальником лагеря некий Евстигнеев Сергей Кузьмич — убийца и антисемит. Это к слову… Еще с довоенного времени они там все работают над реконструкцией Транссибирской магистрали исключительно по заданию управления лагерей железнодорожного строительства. Так вот, Слуцкий просил его, по возможности, прояснить ситуацию. Все–таки… лагеря у них там, и вообще… Ближе к этому самому начальству гестаповскому. Ну, он только что, — значит, чуть меньше месяца назад, — дня за три до вот этой вот записки вам, возвратился из десятидневной командировки в Хабаровский край. Так вот, чуть западнее Николаевска — в болотах Амурского левобережья Управление «Дальстроя» оцепило зонами огромный район тайги и зэки уже рубят сотни бараков транзитной спецпересылки «под жидов» — там этого уже ни от кого особо не скрывают: места глуше не придумать… И пересылка… Куда пересылка–то? Там тупик! Оттуда только что назад путь — к реке… Да, полагает брат Макса, что там уже «тары» готовой человек под двести пятьдесят — триста тысяч. Но отсекают колючкой все новые территории, и рубят, рубят, сволочи! Это они называют «первой очередью»! Но не это главное. Главное — он рассказывает — странные, понимаете ли, какие–то бараки эти, — без печей они все, и что особенно удивляет — без торцовых стен… Длинные такие, по–армейски — человек на тысячу или больше даже каждый, а торцовых стен нет. Это очень обескуражило. Ну, вроде… скотопрогонных сараев, что ли, под крышами из жердей или подтоварника. А на воле–то, на улице — куда как ниже сорока градусов! … Совершенно не утепленные бараки… Очень странно. Но это еще не все. Он был на трассе железной дороги Комсомольск — Советская Гавань. Так по этой трассе ко всем глубоким оврагам — а места там сами знаете, — горы и ущелья, — так ко всем, значит, оврагам, «упирающимся» или мало–мальски близко расположенным у полотна дороги и прикрытым тайгой, уже проложены подъездные пути — ветки железнодорожные. И тоже, все эти ветки входят внутрь точно таких вот бараков, что и в Амурском понизовьи — без торцов и утепления… Бойня же это строится, самая настоящая бойня! Никаких тебе громких освенцимов и тремблинок, никаких камер с «циклоном», и крематориев никаких не требуется, как «бедному» Гитлеру. Все просто предельно и функционально… И это не все еще, не все. Там на трассе к Совгавани брату Макса Эльевича рассказали, что то же самое происходит и на участках Транссиба от Благовещенска до Биробиджана. Но эту часть «программы» наших фашистов сам он не видел — от Новосибирска и до Хабаровска, летел самолетом… Интересненькая деталь, — добавил Танненбаум, — руководит всеми этими «мероприятиями» некий Опенгейм… Еврей, как вы понимаете. И как вам это?!